– Ну, это уже ваше дело, – покладисто кивнул Хельги. – Мне главное, чтобы было чем вознаградить дружину.

Дело пошло веселей. Каждый из старейшин хорошо знал число людей в общине и их достатки, поскольку отвечал за своевременный и полноценный сбор налогов в казну тудуна. Ханука высчитывал, Синай записывал, сколько с кого причитается. С кем была достигнута договоренность, того русы уводили: старейшину отпускали собирать выкуп со своих, взяв в заложники его собственную семью. Заложников доставляли в сараи для полона, каковых в Самкрае было настроено много, ибо полоном здесь торговали в немалых количествах. Те домохозяева, что уже за себя рассчитались, получали кусок глины с оттиснутой печатью Хельги, который с этого мгновения служил им щитом от всяких посягательств.

В следующие несколько дней Пестрянка почти не видела Хельги. Опомнившись, она принялась за хозяйство: десяток женщин из дома Элеазара, его родственницы и служанки, теперь оказались у нее под началом, и вместе с ними она почти беспрерывно готовила еду, варила баранину и кашу в больших котлах для хирдманов, заходивших поесть и отдохнуть между делом. Раньше им привозили с рынка готовые лепешки, а теперь она увидела, как их пекут, прилепляя тесто внутрь зарытой в землю печи. Каменные жернова для размола зерна в муку от привычных ей не отличались, и Альгот каждый день привозил ей десяток женщин из числа пленных, чтобы вращали их.

Хельги часто выезжал в город, осматривал выкуп, отбирал пригодное, следил, чтобы русы не увлекались грабежом и не схватывались между собой из-за красивых греческих и хазарских девок. Каждый день Пестрянке приносили сундуки с дорогим шелковым платьем – хазарским и греческим, – ларцы с украшениями, дорогую посуду.

– Куда мне столько? – беспокойно смеясь, сказала она Хельги на второй день, когда он пришел немного поспать. – Здесь уже не пройти!

Шелка всевозможных цветов, далматики и покрывала валялись под ногами, и на каждом шагу она наступала на ожерелья и браслеты. Даже не радовалась: сложно ценить то, что приходится топтать, как речной песок.

– А помнишь, ты печалилась, что у тебя нет греческого платья? – устало усмехнулся Хельги. – Помнишь, я обещал, что у тебя его будет больше, чем у княгини? Я это сделал. Все это твое, и у Эльги нет даже половины. Даже четверти этого. Когда мы вернемся в Киев, ты сможешь просто ради дружбы подарить ей платьев пять-шесть. Тебе же не жалко?

Он обнимал ее и склонял голову, прижимаясь лицом к плечу. Словно лишь в этом месте мог ненадолго обрести покой и уют. А потом опять уходил.

– Да ну, чего возиться, давайте заберем полона побольше, да и ладно! – то и дело слышались в дружине разговоры. – Чего высчитывать?

– Берем, что сможем унести, и на лодьи!

– А тут хоть провались все!

– Да убивать надо этих жидинов да хазаров! Попили крови у наших дедов, теперь мы у них попьем!

Однажды даже вышла драка: боярин Благожа как-то решил, что некий купец утаивает свои сокровища, и велел сунуть его связанные ноги в горящий очаг. На вопли купца и его жены прибежал Ангер со своими людьми. Благожа поднял шум: «Жидинов-де жалеть нечего, и все эти хазары узкоглазые наших дедов двести лет мучили, а вас, русов, там не было и вы в нашу месть не встревайте».