– А наше добро, которое забрали твои люди? – угрюмо спросил Сабанай.

– Добыча есть добыча! – Хельги развел руками. – Хочу я или не хочу, но я должен вознаградить своих людей за их доблесть.

В тот же вечер в гавань вошла небольшая лодья с восемью гребцами, пришедшая с северо-запада. В ней сидел Торд Железная Шея – человек Хельги, которого тот отправил вместе с греческим войском к Карше. А причалив, немедленно отправился во дворец тудуна…

И вот настал день – такой же ясный, полный зеленовато-голубого сияния моря, – когда русские скутары отошли от причалов Самкрая. Теперь они сидели в воде куда ниже, чем когда пришли сюда каких-то десять дней назад, ибо были нагружены добычей до последней возможности. Что будет, если на море поднимется волнение, даже думать не хотелось.

Пестрянка сидела на корме «конунговой лодьи», как ее стали называть, и смотрела на пять огромных ларей, набитых цветным платьем, шелками, серебряной посудой и разными украшениями. Все это было ее. Как объявил людям Хельги, «доля королевы» исключается из числа добычи и не подлежит учету при разделе, ибо ее смелость позволила всему войску войти в город. Ворчали вполголоса только бояре, сами желавшие для своих жен таких же паволок – не многовато ли ей одной-то? Да еще челядь!

Пестрянка и сама думала, что ей столько всего не надо, но Хельги успокоил ее, сказав:

– Это здесь кажется много. А когда приедем в Киев и ты будешь раздавать знатным женам подарки – начиная с княгини и ее родственниц, – окажется, что надо бы и побольше.

В той же лодье сидели пять человек заложников – девушки и отроки из семьи Асаха и еще двоих старейшин общин ясов и касогов. Им предстояло ехать с Хельги и Пестрянкой в Киев и жить с ними год или два – пока не закончатся переговоры и не будет заключен договор. Она старалась запомнить их имена: Баччири, Дакко и Дебола, а сестры их – Кабахан и Салимат. Всего заложников было человек сорок: хазары, булгары, греки, жидины. Самой весомой добычей, конечно, был епископ Никодим, глава здешней епархии, и к нему была приставлена особая стража. Пестрянка пыталась вообразить, как будет жить следующие пару лет среди этого разноязыкого сборища, – и не могла.

И это после сельца Чернобудова, где ее первые пятнадцать лет жизни окружали только родичи и разные свойственники!

Усиливался ветер. Подняв паруса, тяжело нагруженные лодьи, будто раскормленные гуси, двинулись через Боспор Киммерийский на север – к берегам Таврии, во владения своих союзников-греков.

После ухода русов боспорцы, причитая, начали наводить порядок в разгромленном и ограбленном городе. Когда вскрыли сараи, где были заперты заложники, не увезенные русами, и те наконец обрели свободу, в одном, ко всеобщему изумлению, обнаружился старейшина Охантей – весь в синяках и с двумя сломанными ребрами, но живой и не по кускам. Оказалось, его только избили, чтобы кричал погромче, а потом увели и заперли. Однако за дни господства русов Самкрай так привык к мысли о его страшной смерти, что теперь пошли слухи, будто его и правда изрубили, а потом оживили страшным колдовством идолопоклонников. В конце концов он перебрался с семьей в Дербент, спасаясь как от проклятых русов, так и от славы оживленного мертвеца.