Элла говорила много и быстро, из нее буквально исторгалась радость. Самарины – люди не жадные, но все-таки приятно, когда деньги в собственном кармане, а не в чужом.

Я вытащила марионеток.

– Да не надо! – Элла всплеснула руками.

Я все-таки всучила Элле пакет с марионетками.

– Пойдем, посидим, – пригласила она.

На террасе продолжалось застолье. Пела красавица-цыганка, ей аккомпанировал русский муж.

За время их брака муж слегка оцыганился. Это проглядывало в одежде, в манере подавать звук. А жена не подвинулась в русскую сторону ни на сантиметр. «Мир живет, пока кочует цыган», – не помню, кто это сказал. Наверное, цыган и сказал.

Я села в конце стола. Дослушала песню.

Самарин поцеловал цыганке руку и вручил подарок: Мыша. Того самого, которого Петя подарил Кате, а я подарила Лизе.

Цыганка с восторгом приняла игрушку и поцеловала ее в длинный нос.

Мы с Эллой переглянулись.

Дело сделано. Мыш уплыл с концами. У цыганки его не отберешь. Нереально. Я знала, что завтра все пройдет, все уляжется – и в моей душе, и в Катиной, мы забудем про этого Мыша. Но сегодня… Мне казалось, что я стою на балконе шестнадцатого этажа и подо мной проваливается плита.

Я вернулась домой с марионетками. Элла настояла, и не просто настояла, а воткнула пакет в мои руки. Не будешь же драться…

Моя Катя сидела в уголочке и тихо горевала. Ее мордочка скрючилась в плаче. Губы разъехались, как у верблюда. Мое сердце сжалось от любви и сострадания.

– Бабушка, – тихо проскулила Катя. – Я все перепутала. Мыша мне подарил Карась. А Петя мне подарил Олю-Колю…

Катя прибавила звук и довольно громко взвыла от горя.

Я протянула ей пакет. В нем, перепутавшись веревочками, лежали Оля-Коля, совершенно новые. Катя очень редко в них играла.

Катя увидела марионеток. Горе кончилось, но она не могла остановиться сразу, как машина, которую невозможно затормозить на полном ходу. Она может перевернуться.

Моя Катя еще взвыла пару раз, потом нажала на тормоз и постепенно затихла.

– А как это ты догадалась? – спросила она, подняв на меня свои зеленые глаза, промытые слезами. – Как?

– Я почувствовала. Телепатия.

– А как это…

– Это – любовь.

Я немножко наврала. А может, и не наврала. У любви свои тропинки и свои закономерности.

Каждый год я езжу в Израиль на Мертвое море. Это рай, несмотря на то что там по соседству находятся Содом и Гоморра. А может, не по соседству, а прямо в этой яме, пятьсот метров ниже уровня моря.

Господь залил Содом и Гоморру едкой кислотой, буквально выжег, и на этом месте образовалось Мертвое море, где не водится рыба, не растет планктон. «К нему и птица не летит, и тигр нейдет». Но это мои предположения, а как было на самом деле – кто это может знать?

Море целебное, я езжу туда каждый год и возвращаюсь с терракотовым загаром, веселая и даже красивая, если не придираться.

Итак, я собираюсь на Мертвое море. Закидываю в чемодан необходимое: купальники, парео, резиновые тапки и пару модных нарядов на вечер. По вечерам туда приезжают качественные певцы и весь отель усаживается за столики. Пьют пиво. Слушают. Танцуют. С моря дует легкий ветерок, напитанный бромом. Бром успокаивает нервы. Вокруг друзья. Дома ждут любимые. Жизнь прекрасна и бесконечна.