— Да, я понял, кто вы такой. Так чем, спрашиваю, помочь могу? — Он оглянулся на свой дом, светящийся окнами. — К себе не приглашаю. У меня дети уже спят.

— Может быть, сядем ко мне в машину, там и поговорим, — предложил я.

Рыжий Василий без разговоров мрачно двинулся в сторону моего «Сузуки Джимни» и сразу опустился на пассажирское сиденье.

Я занял свое законное водительское место и сказал:

— Я хотел бы поговорить с вами насчет попытки взорвать Елену Анатольевну Нифонтову…

— Кому она на хрен нужна! — неожиданно резко высказался старший лейтенант. — Не верю я, что ее взорвать хотели. Там что-то другое, носом чую. Да и сама она — темная лошадка.

Мне такое направление разговора было весьма интересно. Курносый облезлый нос старшего лейтенанта был, видимо, достаточно чувствительным органом, этаким своеобразным аппаратом сыска.

— Я придерживаюсь того же мнения, но хотел бы все-таки выяснить, что именно за всем этим кроется. Мой нос тоже подсказывает мне, что я прав.

— Откуда я знать могу, что там кроется, если меня к расследованию не подпускают?! Когда наш районный уголовный розыск начал расследование, я свое мнение высказал. У наших парней тоже сложилось собственное впечатление. Кстати, во многом сходное с моим. А потом всякие умники из Москвы понаехали, все материалы предварительного следствия изъяли и категорически запретили нам соваться в это дело. Там всем руководит полковник Свекольников. Он-то и настаивал на том, что мы, люди деревенские, всю малину ему испортим. Это еще позавчера было. Так что я, как и наш районный уголовный розыск, тут вне игры. Все вопросы вам надо бы задавать московским чинам из ФСБ или следственного комитета. Они совместно это дело ведут. ФСБ считает, что у нас тут был террористический акт, а следственный комитет видит во всем уголовную подоплеку, хотя тоже с элементами терроризма, поскольку просматривается общественно опасное деяние. Даже преступника, кажется, уже нашли. Не знаю только, кто обвинение выдвигает, ФСБ или следственный комитет. А в этом есть большая разница. Если следственный комитет, то дело будет чисто уголовным, если ФСБ, тогда появится статья о терроризме. Но у меня есть опасения, что в данном случае на кого-то все свалить пытаются. ФСБ очень уж целенаправленно действует.

Голос рыжего Василия был откровенно обиженным. Он словно жаловался на то, что ему не дают работать. Но я-то знал, что не только этому рыжему участковому.

— Хорошенькое дельце!.. — оценил я ситуацию.

— А два часа назад позвонил тот самый следователь из ФСБ, который сюда утром приезжал, полковник Свекольников, потребовал с вами не общаться, и упаси меня боже давать вам какие-то материалы. Я промычал в ответ про то, что все материалы они изъяли, поэтому с меня взятки гладки. Следователь, кажется, принял это за чистую монету. Но вот насчет всех материалов я слегка погорячился. Он ведь так и не понял, что я — честный мент. Я не хочу, чтобы они кого-то без дела обвинили.

— Я тоже не хочу, и потому нахожусь здесь, — выразил я свою солидарность с позицией собеседника. — А обвинить эти ребята хотят отставного подполковника спецназа ГРУ, заслуженного офицера, начавшего воевать еще с Афгана, многократно раненного и награжденного. Все доводы следствия сводятся к тому, что его самого не пытались убить, хотя он является одним из наследников Елены Анатольевны. Кроме того, в одну посылку, которая не взорвалась, была засунута газета из квартиры подполковника Скоморохова. При проведении взрывов использовался пластит. Перед уходом на пенсию Виктор Федорович командовал в Дагестане сводным отрядом спецназа ГРУ. Одно его подразделение нашло и взорвало три бандитских схрона, в том числе и с пластитом. Сотрудники ФСБ считают, что подполковник Скоморохов имел возможность этот пластит украсть и использовать в своих целях. Хотя он взорванный схрон даже в глаза не видел и только утвердил акт на уничтожение, наложив на него свою резолюцию. Это вообще честнейший человек.