Представить себе, что из-за террориста изменят график встреч президента, я мог. Но представить, что президент будет подстраиваться под спецслужбы, чтобы поймать террориста, – нет, это было непредставимо.

– Ну… – протянул шеф. – Аль-Малик только верхушка айсберга. А во главе всего это – саудовская разведка. И ЦРУ – по крайней мере, определенные круги внутри ЦРУ. Я сам не все знаю. Но могу предположить, что провал операции в Багдаде – а мы его сделаем публичным провалом, выложим всю информацию в сеть – превратится в грызню в спецслужбах в самих США. И это хорошо. Чем меньше Америка имеет возможность куда-то вмешиваться, тем лучше.

На этом месте я должен был патетически спросить: «Так вы все знали!» Но я этого не сделал. Я знаю систему, в которой работаю. Здесь все друг друга используют как могут. И трагическая патетика неуместна.

Я знаю свое место и несу жребий.

– Куда мы едем?

– А ты не понял? К башне. Хочу показать тебе, чтобы ты не психовал. Кстати, мы твои разговоры слушали. Сам бы поверил.

Я помолчал. Действительно – мы ехали к башне, это было утомительным занятием, потому что центр был перекрыт. Никто не знал, что президентов так и не будет.

– Кто убил Вована? – спросил я.

– Аль-Малик. Мы сами не все знаем. Он доложил нам, что стал подозревать твою. Видимо, он попытался проследить за ней. След вел к Аль-Малику.

– А Красин?

– Тоже он.

– Как он к нему подобрался?

– Мы не знаем.

Да и какая, в сущности, разница. В системе есть одно тщательно соблюдаемое правило: ни одна операция, короткая ли, долгая ли, не должна зависеть от одного человека. Каждый человек в системе – расходный материал. И должен быть заменяем. Все эти традиции типа поминок и залпа над могилой всего лишь должны скрыть эту неприглядную правду.

Вот почему система не приемлет меня, а я не приемлю систему. Я не взаимозаменяем и не позволяю себя сделать таковым. И я – не расходный материал.

Мы свернули в сторону строки. Дорогу перекрыл БТР. Павел Константинович опустил стекло, показал документы и одноразовый пропуск. Одноразовый – только на время саммита глав государств, потом он уничтожается.

У высотки стояли несколько машин, в том числе машина «Скорой». Павел Константинович по-хозяйски подошел, глянул внутрь. Жикнул молнией.

Не опознать. На меня пялился бельмами полностью обгорелый труп. Но на сей раз у нас есть что-то для опознания.

Я забрался в машину – от мешка дух был тяжелый, отвратительный. Отстегнул молнию дальше, пока не добрался до рук.

Так и есть. На левой не хватало мизинца и части безымянного.

Он просто отрубил их и бросил в огонь там, в Ар-Рутбе. Чтобы их нашли и по анализу ДНК заключили, что это он. Он так ненавидел нас, что готов был и на это.

Я смотрел на обгорелый труп, сам не знаю зачем. Мутило.

– Чем его?

– Ракетой. Мы заказали ударный самолет, он барражировал в двадцати километрах от города. По выстрелам его засекли и навели ракету. Это был единственный способ покончить с ним раз и навсегда.

Как бьется сердце.

И тут я осознал, что это вовсе не сердце. А мобильный телефон, поставленный на виброзвонок. Включил, глянул. Вот же гад.