Наступила нью-йоркская весна. С появлением первой зелени в нашем саду хаузкипер Эдвард получил письмо из Рима, обрадовавшее его до беспамятства. Один из самых известных в Америке небольших издателей — Леонардо Анджелетти — сообщал мне, что адрес мой дал ему в Риме его друг — русский писатель Евгений Ефименков и что Ефименков же сказал ему, что я написал «Great book». Что он, Анджелетти, будет в Нью-Йорке пару дней, летит из Рима, и хотел бы он меня повидать и получить рукопись моей книги на предмет возможной публикации ее в его издательстве. Анджелетти называл дату, когда он будет в Нью-Йорке, и просил быть в этот день дома, он позвонит, и мы встретимся.
Еще бы я не был дома! Даже если бы меня посадили в тюрьму на этот день, я убежал бы и вполз в миллионерский домик израненным и кровоточащим. Ведь мои дела с книгой были никак, она не лежала ни в одном издательстве. Лайза не знала больше, куда ее посылать. Тупик.
Осенью у меня было появился издатель. Сейчас бы, только взглянув на его рожу, я бы сказал, что ему до публикации моей книги срать не досрать, что не того он совершенно типа человек, но тогда я, оказывается, ни хуя не разбирался еще в издателях. Малколм был представлен мне знакомым художником осознанно, но как бы между прочим, знакомьтесь — это Малколм — издатель, а это Эдвард — писатель Но, в сущности, Малколм сам приебался ко мне — стал расспрашивать, что за книга, о чем она… Дело в том, что до этого издатель Малколм выпустил не так много книг, и все они были в основном подарочные дорогие издания. Знаете, с хорошими фотографиями, глянцевая бумага, какие-то достопримечательности, или минералы, или цветы… Из тех книг, которые никому, в общем, кроме издателя, не нужны, даже тому, кому они подарены. Книга — символ. Ты даришь такую книгу кому-либо, а он собирается через неделю на день рождения к приятелю и думает, что бы ему подарить. Деньги тратить очень не хочется, и тут-то взгляд падает на книгу, выпущенную издателем Малколмом. Эти книги всегда в прекрасном состоянии, часто даже не перелистаны. Чего там смотреть, они все одинаковы.
Даже на физиономии Малколма было ясно написано, что он очень хочет денег и очень боится рисковать. Только озабоченный своими проблемами хаузкипер Эдвард полгода мог верить, господа, что этот трус издаст книгу его, кончающуюся словами: «Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! Идите вы все на хуй!»
К тому времени я уже имел полный текст книги по-английски. Я заплатил переводчику Биллу из своего хаузкиперовского кармана сам, ведь главное в моей жизни был Эдвард-писатель и его книги, а не Эдвард-хаузкипер и его проблемы. Пусть Эдвард-хаузкипер сидит дома, а не шляется ужинать в рестораны и не покупает себе новых тряпок в Саксе на сейле, потерпит.
Малколм отдал читать русский текст профессору русского отделения неизвестного мне университета, какого, Малколм от меня скрыл, дабы я не мог, очевидно, оказать на профессора влияние — подкупить его, что ли? Рецензию профессор прислал сверхположительную. «Есть еще независимо мыслящие люди, — ободренно подумал я. — Приятно знать, что есть». Среди прочего незнакомый друг писал: