Володя, еще бы его там не было, он был, конечно, представил меня греческой миллиардерше, очень еще красивой женщине лет пятидесяти, выглядела же она куда моложе. Я еще некоторое время пил, возбудившись от миллиардерши и от издателя Атласа тоже, а часам к десяти все же ушел, Гликерманам же было не девятнадцать лет, они не могли разводить коктейли до утра. Энди Уорхол все еще белел в углу гостиной. Рядом с ним претендент на русский престол что-то доказывал советскому поэту. Я подошел и прислушался к разговору. Претендент защищал советскую власть, с восторгом говорил о своей поездке в Россию, а откормленный советский поэт ругал советскую власть. «Чего не бывает!» — подумал я и пожал плечами. И ушел.

Я тотчас послал рукопись Атласу, в таких делах я необыкновенно быстр и педантичен. Послал и стал ждать. Я все время жду других людей. Все, что требуется от меня лично в этом мире, я делаю очень, я думаю, быстро и добросовестно, ночи буду сидеть, но, скажем, закончу рукопись, когда обещал и запланировал. Всю мою жизнь я жду других. Даже пятнадцатилетним сопляком я приходил на условленное место, на кладбище, где собиралась наша банда, чтобы оттуда отправиться на грабеж, самым первым, и всегда сидел и долго ждал остальных. В моем понимании другие — распиздяи, растяпы, вялые и ненадежные люди, тормозящие мою жизнь, мой темп, блокирующие мою энергию и, в конечном счете, этим меня убивающие. Как видите, взгляд этот сходен со взглядом Гэтсби на «других», так уж получилось, что хозяин и слуга имеют охуенный темперамент, а мир старается их slow dawn. Гэтсби, без сомнения, много счастливее меня, он может схватить «Конкорд» или автомобиль, или частный самолет. У него есть иллюзия скорости, движения и энергии — мне же остается только бессмысленное ожидание. Текут месяцы, годы, и выстоять в каждодневном ебаном сиропе без вкуса и запаха — в ежедневности, это и есть геройство. На «ура!» и под пули рвануться, встать в атаку, извините, вопреки распространенному мнению, куда легче, подвиг требует мгновенного волевого усилия. Я уверен, я могу, сунув в зубы сигару, руки в карманах брюк, улыбаясь, стать у кирпичной стены перед взводом. Я серьезно, я могу, меня на это хватит, на улыбку, на руки в карманах, сигару, и на открытые глаза. На ежедневность гадостную, иногда мне кажется, меня вот-вот не хватит, сорвусь и наделаю глупостей.

Иной раз я думаю, что природа по ошибке сунула меня не в ту судьбу. Я сам вмешивался не раз, очевидно, не совсем умно, в свою судьбу, и в результате, потакая определенным чертам своей натуры, я совершенно пренебрег другими чертами, до такой степени пренебрег, что оказался вовсе не тем, кто я есть. Порой мне кажется, что настоящее мое призвание — это: я — полковник, командир парашютно-десантной дивизии. Посмотрев на свою, неизвестно откуда взявшуюся военную выправку, которая вдруг ожила во мне, когда я случайно надел недавно в доме у моего приятеля плотный военный мундир, я вдруг подумал: «Боже! Да ведь я и есть во всех своих проявлениях решительный мундирный военный, а не та поэтическая вялая душа, на которую я всегда претендовал. Хотел ведь когда-то поступить в военное училище, — думаю я тоскливо, — почему не пошел? С моей-то головой и честолюбием как раз и был бы полковником парашютистов сейчас. А там поглядели бы…»