Ели, разговаривали. Ничего особенного — застольная беседа. Ни Анджелетти не рассыпал перлы остроумия, ни я. И Линда не рассыпала, и Луиз прилежно кушала. У меня было странное ощущение заурядности и обыденности происходящего. Я знал Анджелетти по фотографиям и книгам еще когда жил в России. Мой приятель — поэт Димитрий переводил мне его стихи на русский язык. Теперь он сидит на моей кухне и мирно ест. Мирная мифологическая фигура. Вот с наслаждением глотанул здоровенный глоток пива.

Но разве должен он быть сверхчеловеком? Его приятель Гинзберг, впервые сбрив бороду с год назад, оказался добрым и тихим бухгалтером из Нью-Джерси, старым, не очень опрятным гомосексуалистом в очках, мало похожим на автора рычащих, вопящих стихов, какими он прославился в 50-е годы. (Мне вообще не нравится, как писатели стареют. Некрасиво стареют.) Что, Анджелетти должен метать огненные взоры, что ли? Чего я от него хотел? Необычности? Так я размышлял, глядя на Анджелетти на моей кухне.

Или я не избавился еще от романтизма, русского, провинциального, или же я ожидал взволнованной беседы, в которой он мне откроет какие-нибудь таинства? Но он же не гадалка.

Вся «операция Анджелетти» продолжалась три часа. Взяв мою рукопись, они ушли. Анджелетти пообещал немедленно прислать мне письмо по прочтении. Я проводил их, закрыв за ними дверь, поднялся на второй этаж к Линде и спросил ее:

— Что ты думаешь об этом человеке, Линда, твое мнение?

Линда, оторвавшись от бумаг, подняла голову и сказала совсем равнодушно и не колеблясь:

— Я думаю, что он не очень bright, Эдвард. — И Линда опять воткнулась в свои бумаги. В план кладовки — куда еще? — Гэтсби в доме не было.

Я подумал, что, может быть, она не точно сформулировала свое мнение, мне, скорее, показалось, что Анджелетти не очень интересен. А может, неинтересен и «not very bright» — одно и то же? «Хуй с ним! — подумал я. — Печатал же он до этого хорошие книги каким-то образом. Может, и мою книгу напечатает. Сам к тому же приехал. Большая честь, когда известный издатель сам является к писателю».

Я пошел в ТВ-комнату, сел в кресло и погрузился в мысли, пытаясь понять этот визит. Вспоминал, что сказал Анджелетти, что сказала Луиз. Гомосексуалист ли я? Нет. Но какая разница, подумал я. Хотя для нее, наверное, есть разница — она писательница-феминистка, как ее представил Анджелетти. «Линда! Как ты относишься к феминизму?!» — крикнул я в соседнюю комнату. «Shit! — сказала Линда, — не мешай мне, Эдвард!» Я не понял, относилось ли «говно» к феминизму или являлось просто эмоциональным восклицанием Линды по поводу того, что я ее отвлек.

Письмо от Леонардо Анджелетти пришло через месяц после его визита. Иронической волею post-office или судьбы, письмо опередила моя многострадальная рукопись, как и в случае с господином Атласом. Увидав пакет, протягиваемый мне мэйл-меном, я растерялся и даже почему-то стоял и не двигался. «Take it!» — сказал почтальон раздраженно и сунул мне пакет в руки. Я захлопнул кухонную дверь и распорол пакет. Рукопись. Только рукопись. Дисциплинированные бюрократы не вкладывают письмо в тот же самый пакет, а присылают в отдельном конверте. Но обратный адрес неопровержимо свидетельствовал, что послана рукопись из издательства господина Анджелетти.