Не впервые

               за послевоенным —

предвоенное.

Не впервые.

И опять он рождается

                              в зябком окне.

Барабанит в стекло,

будто просит помочь.

В нем —

            коротком,

                         еще не потерянном дне —

непрерывная боль,

сумасшедшая мощь!..

«Суета!» – говоришь?

                             «Принесет – унесет?»

Говоришь, что поэту

                            гораздо важней

о бессмертии думать

и с этих высот

обращаться к векам

                          через головы дней?..

Я не ведаю,

чем тебя встретят

                       века…

Для спешащего дня

                          я кричу и шепчу.

И останется после

                        хотя бы строка —

я не знаю.

Я знаю.

Я знать не хочу.

Не думай о секундах свысока.

Наступит время,

                      сам поймешь, наверное:

свистят они,

как пули у виска, —

мгновения,

              мгновения,

                            мгновения…

У каждого мгновенья – свой резон,

свои колокола, своя отметина.

Мгновенья раздают – кому позор,

кому бесславье,

                    а кому бессмертие!

Мгновения спрессованы в года,

мгновения спрессованы в столетия.

И я не понимаю иногда,

где первое мгновенье,

                             где последнее.

Из крохотных мгновений соткан дождь.

Течет с небес вода обыкновенная…

И ты порой почти полжизни ждешь,

когда оно придет,

                       твое мгновение.

Придет оно, большое, как глоток,

глоток воды во время зноя летнего…

А в общем, надо просто помнить долг

от первого мгновенья

                             до последнего.

Не думай о секундах свысока.

Наступит время,

                      сам поймешь, наверное:

свистят они,

как пули у виска, —

мгновения,

              мгновения,

                            мгновения…

Был ноябрь

               по-январски угрюм и зловещ.

Над горами метель завывала.

Егерей

         из дивизии «Эдельвейс»

наши

сдвинули с перевала…

Командир поредевшую роту собрал

и сказал тяжело и спокойно:

– Час назад

                 меня вызвал к себе генерал.

Вот, товарищи,

                    дело какое:

Там – фашисты.

Позиция немцев ясна.

Укрепились надежно и мощно.

С трех сторон – пулеметы,

                                     с четвертой – стена.

Влезть на стену

почти невозможно…

Остается надежда

                        на это «почти».

Мы должны —

понимаете, братцы? —

нынче ночью

                  на чертову гору

                                       вползти.

На зубах —

но до верха добраться!..

А солдаты глядели на дальний карниз,

и один —

             словно так, между прочим, —

вдруг спросил:

– Командир,

                  может, вы – альпинист? —

Тот плечами пожал:

– Да не очень…

Я родился и вырос в Рязани,

                                      а там

горы встанут,

наверно, не скоро…

В детстве

            лазал я лишь по соседским садам.

Вот и вся

«альпинистская школа»…

А еще, —

             он сказал, как поставил печать, —

там у них —

патрули!

Это значит:

если кто-то сорвется,

                            он должен молчать.

До конца.

И никак не иначе…

…Как восходящие капли дождя,