Она снова покачала головой и повторила:

– Мне очень жаль. Конечно, мы бы слетали за ней, если бы это было возможно, но это техническая проблема. Видите ли, путешествие наше продлилось дольше, чем мы рассчитывали. На пути попадались такие страшные участки, которые мы не решались пересечь даже на большой высоте, нам пришлось облетать их кругом. Кроме того, события здесь развивались так, что от нас потребовалась гораздо большая скорость, чем мы предполагали. – Она замолкла, явно размышляя о том, не слишком ли сложно ее объяснение для таких дикарей, как мы, и продолжила: – Машина использует топливо. Чем больше топлива она несет в себе, тем дальше и тем быстрее она может лететь, а сейчас топлива у нас осталось только-только долететь назад, и то если мы будем очень экономны. Если мы полетим в Вэкнак, совершим еще одну посадку и взлет и попытаемся увезти четверых вдобавок к Петре, мы израсходуем топливо до того, как прилетим домой. А это означает, что мы просто упадем в море и утонем. Без риска мы едва-едва можем захватить с собой вас троих; четверых плюс дополнительную посадку нам не осилить.

Наступило молчание: мы оценивали положение. Разъяснив нам все это, она замерла в неподвижности, сидя на постели и обхватив колени руками, и терпеливо, с сочувствием ждала, чтобы мы смирились с такой ситуацией.

В наступившей тишине особенно жутко было ощущать царившее вокруг нас безмолвие. Не раздавалось ни единого звука, не чувствовалось никакого движения. Даже листья на деревьях не могли шелохнуться. Внезапный ужас осознания происшедшего вылился в тревожный вопрос Розалинды:

– Они не… они все… мертвы? Я не поняла, я думала…

– Да, – коротко ответила зеландка. – Они все мертвы. Пластиковые нити, высыхая, сжимаются. Человек, который старается их сбросить, запутывается в них и быстро теряет сознание. Этот способ милосерднее ваших стрел и копий.

Розалинда содрогнулась. Я, наверное, тоже. Все это как-то обескураживало, было в этом что-то совершенно непохожее на роковой исход единоборства человека с человеком, на смерть, добытую в обычном сражении. И отношение самой зеландки озадачивало нас, потому что в нем не сквозила ни холодная жестокость, ни малейшая жалость: только некоторое неудовольствие, как при исполнении обязанности не очень приятной, но неизбежной и ничем не примечательной. Она уловила наше смущение и неодобрительно покачала головой.

– Убивать любое существо неприятно, – согласилась она, – но притворяться, что можно прожить без этого, – значит обманывать самих себя. На столе у нас должно быть мясо, некоторым овощам нельзя давать цвести, каким-то семенам лучше не давать прорасти, определенные виды микробов должны быть принесены в жертву нашим жизненным потребностям. В этой необходимости нет ничего возмутительного или постыдного, это просто часть круговорота гигантского колеса предусмотрительной природы. Точно так же, как мы поддерживаем таким образом свою жизнь, мы должны оберегать свой вид против других видов, которые стремятся нас уничтожить. В противном случае мы погубим то, что досталось нам в дар.