— Друг, у которого на меня стоит, — шепчу в горячую грудь, задев бедром его напряжённый член.

— Не дразни, вредина. Я ведь своему причиндалу не хозяин. Захочет — возьмёт своё.

— С чего вдруг я — твоя?

— Моя. Я стал твоим первым и буду последним.

От этого заявления я теряю возможность говорить на несколько минут.

— Однако…

В ответ Хан довольно ухмыляется.

— Этому не бывать. Это невозможно! — боюсь поверить. Чтобы потом не было мучительно больно.

— Возможно. Я решу вопрос с браком, — обещает Хан. — Дай мне время?

— Нет. Ничего обещать не стану… Сколько нам ночей вместе провести осталось? Припомни…

— Не хочу считать. Не хочу думать. Только тебя себе хочу.

— Напрокат?

— Навсегда… — целует волосы. — Кошмаров сегодня не будет. Спи, маленькая.

— Ты будешь и мои сны охранять?

— Особенно, твои сны.

— Иногда ты бываешь очень милым, а иногда я ненавижу тебя так сильно, что пристрелить хочется.

— У тебя, небось, прицел фиговый, — говорит с вызовом.

— Не буду отрицать, давно не была на стрельбище. Папа в последнее время сильно сдал, и мне стало не до развлечений.

— Жаль Клима. Хороший был мужик. Хотя, будь он жив, я бы точно остался без яиц. За тебя он был готов на всё. Ты — его смысл жизни…

— Зачем ты поднимаешь эту тему? — спрашиваю со слезами.

— Родных терять тяжело. Всегда должен быть тот, с кем ты можешь поговорить о потере.

— С кем ты говоришь о смерти брата?

— С его женой. То есть, с вдовой, с его детьми. Они должны знать и помнить, кто был их отец. Мой брат Карим сам виноват в трагической гибели. Он пошёл против людей, которых лучше не злить.

— Прямо как я…

— Нет, маленькая. Ты своевременно попросила о помощи, не утаив ничего. Я вмешался и поставил на место ублюдков. А Карим… Карим завлёк меня в свои криминальные дела обманом. Это ему не помогло. Карима пристрелили, когда меня не было рядом… Он виноват, но я всё равно люблю его безмерно. И ты тоже любишь своего отца. Он всегда будет рядом, с тобой, в твоём сердце. Пока ты помнишь его…

— Пока помню? Да ты издеваешься! Как его можно забыть?! Он же повсюду, в каждом моём дне, в каждой мелочи. Даже в тебе…

— Ты можешь поплакать, если хочется.

— И окончательно расклеиться…

— Твои кошмары, — перебивает Темирхан. — Они об отце?

— Как ты узнал?!

— Сегодня ты звала его. Я не хотел подслушивать. Но ты была громкой и плакала, — снова проводит пальцем по щеке. — Ты можешь мне доверять, Ди. Сколько ещё раз нужно повторить это?

— Да, ты прав. Мне снился кошмар о папе. Он как-то рассказывал мне, что его во время взрыва в воронку откинуло и землёй засыпало.

— Было такое, — кивает Темирхан.

Он устраивает губы в изгибе шеи и плеча, ведёт ими нежно-нежно и одновременно горячо, вызывая приятные мурашки.

— Клим в чём-то перегнул палку с откровениями. Я так считаю. Тебе ни к чему знать о мужских делах. Об опасности и прочем. Теперь вот тебе кошмары снятся. Был бы Клим жив, я бы ему всё высказал, — грозит Хан и целует взасос мою шею.

— Эй, не смей ставить на мне засосы!

В ответ он лишь крепче прижимается алчным ртом.

— Чтобы знали, что ты мне принадлежишь! — грозит неизвестно кому, отстранившись, и добавляет. — А то ты уже кому-то снова глазки строишь! Некому Хохлову…