×
Traktatov.net » Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны » Читать онлайн
Страница 562 из 571 Настройки

Турки, узнав, что к стенам Измаила прибыл сам Топал-паша[92], забеспокоились. К тому времени они уже успели поближе познакомиться с Суворовым и догадывались – что от него можно ожидать.

Но сераскир[93] Измаила был храбрым военачальником. На обращение к нему Суворова: «Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на размышление – и воля. Первый мой выстрел – уже неволя. Штурм – смерть», он ответил: «Скорее Дунай потечет вспять и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил». Правда, потом он решил схитрить и попросил у Суворова разрешения послать гонца в Стамбул, чтобы испросить разрешения у султана на переговоры о сдаче крепости. Сераскир рассчитывал, что к тому времени русский осадный корпус ослабнет от болезней и холода и ему будет не до штурма турецкой твердыни.

Суворов не ответил на лукавое письмо сераскира. Он проводил тренировку штурмовых колонн. Солдаты учились заваливать рвы фашинами и карабкаться на стены и валы. Положение усугублялось еще и тем, что почти половина русского осадного корпуса состояла из казаков. Они были вооружены ружьями без штыков. Чтобы им было сподручнее сражаться на стенах с турками, Суворов велел им укоротить пики.

Про сам штурм я не стал рассказывать Оде. По описаниям его участников, резня была жесточайшая. Причем наибольшие потери русские и турки понесли не во время штурма и в сражениях на стенах крепости, а во время уличных боев. С атакующими сражались не только турецкие воины, но жители Измаила. С ножами на русских солдат бросались даже женщины и дети. Оттого и такие потери, понесенные штурмующими и обороняющимися. Из этой кровавой мясорубки удалось спастись лишь одному турку, который притворился убитым, а ночью на бревне переплыл Дунай и принес в Стамбул страшную весть о падении Измаила.

– Как это ужасно! – Ода покачала головой. – Скажи мне – почему люди так любят убивать друг друга?

Мне вспомнилось стихотворение Лермонтова «Валерик», где великий русский поэт задавал сам себе этот проклятый вопрос. Я процитировал Оде запомнившийся мне отрывок:

А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?

– Понимаешь, любимая, так уж получается, что нам, русским, приходится все время сражаться с врагами. Такова, наверное, наша судьба. И ты станешь скоро женой военного, который будет защищать свою Родину от врагов. Так, как это было на Аландах и в Крыму. А теперь на Дунае.

Заметив, что Ода дрожит, я снял свой китель и набросил его на плечи девушки.

– Пойдем, милая, домой, уже поздно, да и ужинать пора. Мы с тобой и так много гуляли. Пора и отдохнуть.

Ода кивнула мне, а потом крепко обняла и поцеловала…


29 октября (10 ноября) 1854 года.

Одесса, здание Воронцовского тылового госпиталя

Подпоручик медицинской службы

Гвардейского Флотского экипажа

Черников Юрий Юрьевич

Ну вот и все… труба зовет. Мне объявили, что следующая станция – полевой госпиталь, и что попадем мы туда на пароходах, которые доставят нас сразу после того, как город, где мне предстоит работать, станет нашим. Что это за город? Как говорится, «меньше знаешь, крепче спишь», но сегодня мне предстоит дорога в порт с последним имуществом, которое мы берем с собой. Вторым врачом у меня Александр Обермиллер, ученик Николая Ивановича Пирогова, с которым, несмотря на его типичную немецкую чопорность, мы сумели сдружиться. Алекс уже в порту с большинством медперсонала, а я, как капитан корабля, покидаю последним Воронцовский дворец, несколько корпусов которого сам светлейший князь Михаил Семенович Воронцов, ныне наместник на Кавказе, распорядился передать нашему новому госпиталю. При апрельских обстрелах объединенным англо-французским флотом части его были серьезно повреждены, но здания и флигеля, выделенные нам, были уже залатаны.