— Я задал ему этот вопрос, когда мне было лет восемь. Мне казалось, что жизнь станет привлекательней, если добавить к ней немножко мести, — сказал я. — Отец отложил инструмент и принялся смотреть в окно своей крохотной мастерской. Я тоже посмотрел в окно. На улице, как я сейчас помню, стояли два индейца племени лума[18]. Резервация лума была в пяти милях от города, и люди, проезжавшие через Сан-Игнасио, часто принимали меня за индейца. Мне это очень нравилось. Тогда мне казалось, что даже это — лучше, чем быть армянином. Помолчав, отец ответил мне вот как: «Все, что мне нужно от турок — это чтобы они признали, что их страна стала еще более уродливой и унылой после того, как в ней не стало нас».

Я обошел дозором свои владения сегодня после ужина, и встретился с соседом к северу. Граница между нами проходит футах в двадцати от моего картофельного амбара. Его зовут Джон Карпински. Он из местных. Он продолжает выращивать на своей земле картошку, как это делал его отец, хотя каждый акр его полей стоит теперь тысяч восемьдесят — дело в том, что если на его участке понастроить домов, то с их верхних этажей будет открываться вид на океан. На этом участке выросли три поколения Карпинских, так что, если привести армянскую аналогию, для них он — клочок священной земли предков у подножия Арарата.

Карпински — здоровенный мужик, вечно в рабочем комбинезоне, и все зовут его «Большой Джон». Большой Джон получил в войну ранение, так же, как и мы с Полом Шлезингером, но он младше нас, и его война — не та, что наша. Ему досталась Корейская война.

А его единственный сын, Маленький Джон, подорвался на противопехотной мине во Вьетнаме.

По одной войне в каждые руки.

Мой амбар, и шесть акров, которые к нему прилагались, принадлежали когда-то отцу Большого Джона, который и продал их милой Эдит и ее первому мужу.

Большой Джон заинтересовался Цирцеей Берман. Я заверил его, что отношения у нас исключительно платонические, что она более или менее сама напросилась, и что я буду рад, когда она вернется к себе в Балтимор.

— С ней, похоже, как с медведем, — сказал он. — Если к тебе в дом залезет медведь, лучше всего снять комнату в ближайшем мотеле и ждать, пока он сам решит уйти.

Раньше на Лонг-Айленде было полно медведей, но теперь их здесь совсем не осталось. Он сказал, что сведения о медведях у него от отца, которого, в возрасте шестидесяти лет, гризли загнал на дерево в Йеллоустонском парке. После этого случая отец Джона прочел все книги о медведях, которые только смог достать.

— Что бы там ни было, — сказал Джон, — спасибо тому медведю — старик снова взялся за чтение.

Мадам Берман везде сует свой длинный нос! Например, заявляется сюда и читает то, что я печатаю, и ей совершенно не кажется, что хорошо бы сперва спросить разрешения.

— Почему это ты не пользуешься точкой с запятой[19]? — говорит она. Или:

— Почему это ты разбиваешь повествование на маленькие отрывки, вместо того, чтобы позволить ему течь свободно[20]?

И всякое такое.

Когда я слушаю, как она движется по дому, я слышу не только шаги. Я слышу еще шорох открываемых и задвигаемых ящиков. Она обследовала каждый закоулок, включая подвал.