— Он работал в добровольной службе спасения, — сказал я. — И еще мне кажется, у него с моей первой женой что-то такое было. Это он нашел труп Поллока — в шестидесяти футах от дерева, в которое тот влетел на машине. А еще через несколько недель он же собирал в пакет осколки черепа Китчена. Можно сказать, сыграл значительную роль в истории живописи.

— Когда он вез меня в прошлый раз, — сказала она, — он рассказал мне, что его семья уже три сотни лет вкалывает здесь, но все, чем он может похвастаться — это его такси.

— Но ведь хорошее же такси.

— Да, он его моет снаружи и пылесосит изнутри. Мне кажется, он таким образом не позволяет себе грустить. Хотя я и не знаю, о чем он грустит.

— О трех сотнях лет, — сказал я.

Помянули мы, немного озабоченно, и Пола Шлезингера. Я даже попытался представить, каково было его беспомощной душе в тот момент, когда до нее дошло, что его мясо решило накрыть собой гранату, готовую разорваться.

— Как вышло, что она его не убила на месте? — спросила она.

— Преступная халатность на оружейном заводе, — сказал я.

— Но вот его мясо совершило такой поступок, а твое мясо сотворило картину в амбаре.

— Похоже на правду. Душа понятия не имела, какую картину надо написать, а мясо ни секунды не сомневалось.

Она откашлялась.

— В таком случае, — объявила она, — не пора ли твоей душе, так долго стыдившейся твоего мяса, взять и поблагодарить мясо за то, что оно создало наконец что-то прекрасное?

Я подумал немного.

— И это похоже на правду, — признал я.

— Нет. Это надо в самом деле сделать.

— Как?

— Вытяни руку перед глазами, — велела она. — Теперь посмотри на эти пять загадочных разумных зверюшек с любовью и уважением, и громко скажи им: «Благодарю тебя, Мясо».

Я так и сделал.

Держа руку перед глазами, я сказал, громко и от души:

— Благодарю тебя, Мясо.

Радуйся, Мясо. Радуйся, Душа. Радуйся, Рабо Карабекян.