Однако был один человек, который оказался в курсе тщательно скрываемой тайны.

В последний день фестиваля я нарядилась в ужасно неудобное, но шикарное платье. Зеленое, облегающее и длинное. В разрезе подола то и дело мелькала обнаженная нога, и Эдвард с невозмутимым лицом шепнул, когда я стояла на красной дорожке, что бы он со мною сейчас сделал и как этот разрез ему нравится.

Одному из репортеров наверняка удалось заполучить снимок, где мои щеки заливает румянец, а глаза лихорадочно отблескивают.

Приблизившаяся после церемонии вручения наград Джесс была одета в короткое черное платье с умопомрачительным вырезом на спине. Ее точеная фигурка соблазнительно смотрелась в дорогом наряде.

— Мои поздравления, — оскалилась она. И окинула взглядом Эдварда. Куда смотрели его глаза, я не представляла: он снова нацепил очки. Но понадеялась, что куда-нибудь подальше от шикарных ног поздоровавшейся блондинки. — Хоть и не «Лучшая актриса», но приз за лучший сценарий — ваш.

— Это та, что подвигла тебя на побег тогда? — холодно осведомился Каллен у самого моего уха.

Я кивнула, чуть развернув к нему голову. Когда его губы оказывались так близко, мне стоило неимоверных усилий держать себя в руках.

На лице подруги расплылась хищная улыбка. Она растягивала губы, и обнажались жемчужные маленькие зубки, а глаза ее щурились в довольстве.

— Я была права, не так ли? — протянула Джесс. — Я в таких делах никогда не ошибаюсь.

— О чем ты? — я сохраняла максимум спокойствия.

— А то ты не знаешь, — фыркнула та. И как можно тише шепнула: — Если не хочешь, чтобы все узнали, держитесь друг от друга подальше.

Напоследок она подмигнула мне, сложив в воздушном поцелуе густо накрашенные губы.

Джессику я провести не могла.

То время, что нам отвела судьба, закончилось слишком быстро. В аэропорту меня как обухом по голове ударили: все, финита ля комедия. Теперь я шла позади и наблюдала, как Каллен бодро шагает к регистрационной стойке.

Я же хотела остановить время. На этой стороне океана у нас еще была возможность побыть вместе, своровать пару счастливых мгновений, вдыхать только воздух нашего с ним мира, отдающий морем и сандалом. Когда самолет совершит посадку в США, неизвестно, что с нами станет.

— Что дальше? — спрашивала я у него.

Каллен криво усмехался — когда он делал так, все во мне словно обрывалось — и без тени сомнений отвечал:

— Мы сядем на самолет и полетим домой, детка, — будто это было то, о чем я спрашивала.

Я вглядывалась в его лицо, а он снова улыбался. Его эта улыбка была слишком широкой, слишком спокойной, так не улыбался никто: так изрыгали проклятия, плевались словами ненависти. А он так улыбался.

В самолете меня посетило ощущение дежа вю. Мы опять находились рядом, его рука опять покоилась на подлокотнике. Я не знала, стоит ли мне положить свою рядом, можно ли легко коснуться пальцами его ладоней. Есть ли кому-то дело до наших рук? И снова весь полет нервы в моем теле походили на пружины.

Муж встретил меня напряженной улыбкой. Он совсем недобро оглядывал Эдварда, и беспокойство, которым пропиталось все в этом доме, наполнило меня до макушки. Я теребила складки легкой юбки и кусала губы, чтобы не закричать от страха. Неужели он что-то знает?