Я, фантазируя о поездках к морю, не мог предположить, что отец будет подбрасывать денег, как стипендию, не спрашивая, о чём я думал, на что рассчитывал и что намерен делать дальше… Что жена пойдёт работать за крошечную зарплату секретарём, а дочь долго будет спрашивать, когда мы поедем обратно. Обратно домой…

Я не знал, что театр никуда меня не отпустит, а юридическая элита не получит в свои ряды модного адвоката в моём лице. Безденежье перечеркнёт все идиотские планы, связанные с процветанием в кущах юриспруденции.

Я буду подолгу сидеть один в квартире с окнами на сквер, смотреть на свои беспомощные руки, которые ничего не умеют, слушать, как мощный ветер, налетающий из балтийских морских далей, рвёт осенние листья с непривычных мне каштанов и вязов, и думать о том, как лучше рассказать, как точнее передать ощущения мальчика, идущего зимой в школу.

Жена будет на работе, дочь в детском саду. В дверь никто не позвонит и не постучит. Во всём городе не будет людей, которые могли бы заглянуть ко мне. Не зазвонит телефон по той простой причине, что телефона не будет…

И только театр продолжит заполнять мои мысли, отвлекая и спасая от отчаяния, убеждая, что остатки смысла моего существования ещё есть, что я живу не бесцельно.

Впервые театр, прежде всегда приводивший к отчаянию, будет меня от отчаяния спасать.

Театр… А точнее, спектакль, который рос во мне и наконец заполнил собой все мысли, заставил меня взбодриться и начать действовать. Спектаклю необходимо было вырваться на свет. А это могло произойти только на сцене.

Я поехал в Москву в начале ноября. Стояла дождливая, но тёплая погода. Зимних вещей у меня в наличии не было, я всё оставил в Сибири. Калининградцы ещё едва надели плащи, а в Москве уже случились ранние снегопады. Ехал в столицу поездом. В плацкарте. Денег взял чуть-чуть. Не мог забрать из дома последние. Перед отъездом купил за бесценок в секонд-хенде шинель шведского почтальона, пришил на неё цивильные пуговицы. В ней и отправился.

Ехал без плана и без задач. Просто ехал, потому что сидеть на месте уже не мог. В Калининграде никого не знал. Что делать, не представлял.

С вокзала намеревался нагрянуть к Саше Вислову и бессовестно попроситься на диван. А дальше?.. Об этом я не думал. Сашу звонком не предупредил. Даже не поинтересовался, в Москве ли он, здоров ли и как у него дела. Позвонить мог по междугороднему автомату. Но не стал. Боялся отказа заранее.

За время оторванного от телефонного и всех других видов связи существования я детально продумал и скомпоновал в чёткий монолог сценическую повесть, исполненную на прощание в театре «Ложа». Получился настоящий спектакль. Я подобрал к нему музыку, выстроил и идеально запомнил мизансцены и мысленно отрепетировал всё деталь за деталью. Единственно, никак не мог придумать название и не определился с жанром.

Я понимал, что сделал спектакль. Но спектакль какого театра? Словосочетание «театр одного актёра» вызывало отторжение. Я не был актёром. Я был автором! Слово «моноспектакль» мне тоже не нравилось. Этим словом обычно называли выступления известных актёров, которые решили подзаработать известностью, а делиться ни с кем не хотели. Или это были одиночные работы несчастных артистов, которым не посчастливилось с режиссёрами.