. Чем были плохи одичалые, Перелесов не помнил, но ему казалось, что в новом, конструируемом пилигримами, Линдоном и прочими невидимыми архитекторами мире русским и обрусевшим отводилось место этих самых одичалых. Им (нам?) бы взъяриться, реально одичать, вцепиться в глотку пилигримам, сломать сценарий, неожиданно подумал Перелесов. Но нет, ждём, что взаимный Господь укроет шинелью, накормит бататовой кашей, уложит, как Илью Ильича Обломова, на засаленный диван. Свели круг воли до точки, целуем вставший на точку, вдавливающий нас в мать-сыру землю гиперзвуковой с филлингами каблучок, продолжил мысль Перелесов как бы не о себе (у него так часто бывало), но уже как бы и о себе.

После встречи с Линдоном он предупредил Грибова, что сделка с китайцами на контроле у Самого.

— Надо же, — меланхолически и без малейшего почтения отозвался тот, — полстраны — псу под хвост, а тут упёрся.

Они встретились на Маросейке. Был тёплый апрельский вечер. Небо над Москвой медленно темнело. Перелесову вспомнилось стихотворение Арсения Тарковского про рабочего ангела, отворяющего и затворяющего небесный свод, как тяжёлые ворота, для перемены светил. Пока что ангел одной рукой размечал синее полотно мелками звёзд, трудился, как закройщик. Другой рукой подталкивал догорающее солнце в сторону кремлёвских башен. Луна ожидала своей очереди за воротами.

Бесшумные трамваи мягко тормозили у светофора на пересечении с Покровским бульваром, а потом длинными гусеницами сползали под горку в сторону Яузы. Витрины магазинов, большие окна кафе и ресторанов, как аквариумы водой, наполнялись тёплым светом. Внутри разноцветными рыбами плавали товары и люди. Магазины большей частью были пусты, скучающие продавщицы устрицами выглядывали из створок-углов. В ресторанах тоже было негусто. Зато в недорогих кафе молодых посетителей было полно. Перелесов смотрел на них и вспоминал набережную Москвы-реки середины девяностых, фуры, прозрачный дым над походными горелками, девушек, скрашивающих отдых разноплемённым дальнобойщикам. Нынешние девушки выглядели куда более спортивными, энергичными и лучше одетыми. А вот вычурно подстриженные пареньки в паучьих штанах не нравились Перелесову. В их облике отсутствовала сопричастность грубой правде реального мира. Они порхали над ним, как бабочки, спрятав головы в капюшоны толстовок.

Одно время Перелесову казалось, что понять новое поколение можно, проанализировав их татуировки. В Сочи (Сам часто проводил там встречи и совещания) Перелесов, выбираясь из отеля на пляж, считывал с живых экранов юных загорелых тел разноцветные картинки, переводил с английского (на русском почти не было) выполненные слитной чёрной, как пишут англосаксы, вязью слова: «Это тоже пройдёт», «У меня есть целый мир», «Будь смелым, иди туда, где хорошо», «Она летит, окрылённая храбростью», «Я несу твоё сердце в своём», «Верь своей борьбе» (этот девиз ему понравился, смущала только локация — на внутренней стороне бедра девушки), «Без темноты мы никогда не увидим звёзд».

Он вдруг вспомнил недавний километровый (как из девяностых годов!) хвост фур с просроченными, но взбодрёнными красителями и усилителями вкуса продуктами на российско-белорусской границе в Псковской области. Затор образовался на переходе с двусмысленным географическим названием «Лобок» по вине честного таможенника, неизвестно как попавшего на должность заместителя начальника терминала. Обычно таких нейтрализовали раньше.