Он вздумал написать Елизавете Григорьевне.

Обычаи во всем изменяются. Давно ли сентименталь­ные письма, записки писались на прекрасной розовой бу­маге, изукрашенной разными виньетками? Тут чаще всего изображены были или пара голубков, соединяющих носики, или амур-колченосец, пронзающий сердце легкою стрелою. Эти записки запечатывались аллегорически-сентименталь­ными изображениями и всегда были раздушены как бла­говониями, так и выражениями. Теперь все это считается варварством, незнанием правил du comme il faut. Письмо или записка любовной связи должна быть написана на са­мой обыкновенной бумаге, притом потаенными чернилами, самое легкое сентиментальное выражение — есть непрости­тельная пошлость, совершенное незнание общежития; ны­нешнее любовное письмо непременно должно служить оберткою книги или чего другого, посылаемого к возлюб­ленной. Если хотите совершенно исполнить требования эти­кета, закурите эту обертку табаком, сделайте на ней не­сколько чернильных пятен; впрочем, эти пятна иногда име­ют иероглифические значения.

Николаша, в полном смысле поклонник моды, велел подать себе лист простой бумаги и стал писать потаенными чернилами; несколько раз задумывался, чернила высыхали, он не знал, как продолжать, и начинал строку где попало. Он описывал условия, на которых отец позволяет ему выйти в отставку, жаловался на скотские понятия старика о Ев­ропе, сожалел, что не зависит от умной и просвещенной матери, грустил о зависимости состояния, которое его столько угнетает, и в заключение всего умолял Лизу дать скорее совет и требовал свидания; намекал слегка на вечернюю встречу с уверенностью, что комедия, разыгранная им, будет забыта в обстоятельствах столь важных. Он взял книгу, прожег ее в одном месте и, небрежно завернув в письмо, приказал камердинеру утром в девять часов отне­сти к Елизавете Григорьевне и просить следующую часть. Николаша, кончив это, был очень доволен собою и, ложась спать, не велел будить себя, а если отец или мать спросят, сказать, что он очень поздно заснул.

Елизавета Григорьевна, возвратясь домой, забыла обо всем происшедшем на вечере и долго сидела с братом, ко­торого давно не видала. Муж ее, Илья Денисьевич, изволил уже почивать.

Илья Денисьевич был человек лет сорока пяти, в мо­лодости лихой гусар; он утратил здоровье и силы в распут­ной и разгульной жизни; несколько раз ездил лечиться на Кавказские воды и, наконец, вышел в отставку, получив огромное имение от отца. Как все мужчины, он был ревнив, когда был холост, несмотря на то, что смеялся глупости мужей, опасающихся быть рогоносцами, между тем как никто еще не видел ни одной пары человеческих рогов. В этих случаях он прибавлял: «Пускай муж сам не будет плох, так нечего ему и опасаться!» Несмотря на это, он не расчел и женился почти истощенный.

Не за него, а за его состояние отдали Елизавету Гри­горьевну. Она не знала его почти, да, кажется, чуть ли не была влюблена в молодого человека, которого судьба от нее оторвала. Сначала она не хотела выходить замуж; но домашние убедили ее, представляя, что эта свадьба не­обходима для счастья всего семейства. Этими доводами бедняжку уговорили. Первые годы брачной жизни домаш­ний их быт шел кое-как; но Илья Денисьевич преждевре­менно одряхлел. Тут настала трудная эпоха. Муж чем ра­нее дряхлеет, тем более самолюбие его скрывает это; тог­да-то он прикидывается волокитою. Молодая жена сначала не понимает этого. Самолюбие бушует в ней: она подозре­вает, что покинута, променена на соперницу. Начинаются слезы, ревность, ссоры и замыслы мщения. Если же жена постигнет истину, что, впрочем, не всегда случается.— она делается самым усердным сообщником мужниной тайны, но скрытно от него,—у нее свои виды! Вот они. Всякая женщина притворяется чуждою огня страстей, подавая вид, что выше их; в любовной связи она уверяет любовника, клянется, что увлечена его нравственными добродетелями, дарованиями. Ее прямой расчет, следовательно, скрывать дряхлость мужа; она никогда в ней не сознается. Муж, со своей стороны, на все готов согласиться, лишь бы только лучше скрыть свою тайну, которую он никому ни за что на свете не поверит. Тут заключение брачного мира обык­новенно имеет следующую форму: «Любезная жена! Я тебя искренно люблю и предан тебе, будь в этом уверена: ты полная хозяйка в доме и моем имении, но прошу тебя, не будь так строга ко мне, извиняй кое-как брачные измены, ведь твоя ревность ни к чему не послужит, кроме семейных ссор; мы, мужчины, так сотворены, таковы наши права, наши привычки! Об одном только тебя прошу: не забывай, что я поверяю тебе свою честь». Эта последняя речь в жен­ском лексиконе переводится так: «Ты, жена, можешь иметь любовника, только тщательно скрывай свою связь от му­жа, а пуще всего от света!»