— Скажите, пожалуйста, как вы так молоды и уже так разочарованы; с таким мрачным предубеждением смотрите на жизнь, и где вы набрались подобных мыслей?

— Я, конечно, молод годами, но стар опытностью; рож­ден с пылкими страстями и предался было им чистосер­дечно, с полным самозабвением; я даже чувствовал себя в состоянии всем жертвовать для страсти, но преданность моя не была оценена. Раз навсегда я разочаровался, ко всему охладел и на все смотрю без соучастия и озлобления, без любви и без ненависти.

Елизавета Григорьевна расхохоталась заметив, что озлобленный философ предпочитает однако ж сидеть в ложах и креслах, чем идти за кулисы.

— Я еще буду и за кулисами,—отвечал Николаша, от­кланиваясь, и вышел в полном смысле взбешенный.

Скоро наш скептик явился в директорской ложе, против яруса, в котором сидела Елизавета Григорьевна.

Занавесь поднялась. Николаша стоял уже за кулисой й смотрел в ложу Елизаветы Григорьевны. Заметно было, что он разговаривал с большим жаром; но с кем, не было видно. Только по краю юбки, которая видна была из ложи, можно было подумать, что это было с женщиною. Лорнет Елизаветы Григорьевны не сходил с Николаши; он притво­ряйся, что даже не смотрит в ту сторону. Наконец, и он, и юбка скрылись. Только подошва со шпорой осталась на том месте, где он стоял. Нетрудно было догадаться, что проказник был на коленях, но мгновенно — из-за этой ку­лисы выбежала молоденькая, хорошенькая актриса, кото­рая начала разыгрывать свою роль. Илья Денисьевич об­ратил на нее все свое внимание. Елизавета Григорьевна_>вне себя, готова была уехать, но, не видя более Николашу за кулисами и хорошенькую актрису на сцене, начала лор­нетом рассматривать ложи. Глядь — Николаша над дирек­торскою хохочет с четырьмя румяными женщинами. Пока­зывая в эту сторону, она спросила у мужа:

— Пуфинька! У кого в ложе Пустогородов?

Илья Денисьевич по-нашему, а по жениному ласковому выражению пуфинька, угрюмо посмотрел и, зевая, отвечал:

— А кто его знает? Это ложа каких-то актрис.

Всматриваясь внимательнее, он начал, однако ж, оказы­вать признаки сильного нетерпения.

Посидев у этих женщин, Николаша опять очутился у директора. Занавесь опустилась.

Затем Пустогородов явился опять к Елизавете Григорь­евне и сказал пуфиньке:

— Илья Денисьевич! Директор поручил мне просить вас после театра приехать в английский клуб.

— Ах, благодарю; совсем было забыл, что надо мне с ним видеться. Если вам нечего делать, посидите, пожалуй­ста, здесь с женою, а я к нему схожу на минуту.

— Очень хорошо! — отвечал Николаша самым скепти­ческим голосом, а Илья Денисьевич отправился. Елизавета Григорьевна, внутренне раздраженная, насмешливо сказа­ла Николаше:

— Я вас видела за кулисами.

— Я сказал вам, что туда иду.

- Как я рада, что, наконец, опомнилась! Какому раз­вратному человеку я было вверила себя, какому неблаго­дарному! Никогда себе этого не прощу. Перед какою ак­трисою вы становились на колени? Я это видела, не отпи­райтесь.

— Послушай, Лиза! Мне отпираться нечего, я тебе был верен всегда; теперь же ты сама мне объявила, что мы рас­стаемся, стало быть, ты не имеешь более ни малейшего права требовать отчета в моих поступках! Я к тебе истин­но привязан и верно не подавал повода называть себя не­благодарным. Если бы ты сегодня прочла мое письмо, ты это увидела бы. Я просил твоего совета, ты мне его не да­ла; теперь уже поздно. Я стремился покинуть отечество, родных, все для тебя, и по нашему условию ехать в Ита­лию; но решено иначе. Я выхожу в отставку, родители ме­ня отправляют путешествовать на Восток.