Вторая жена Алексея Николаевича была моложе его сына от первого брака, который пришлось спешно расторгнуть, когда роман пятидесятилетнего китобоя со студенткой Политеха стал достоянием общественности.

Первый после Бога, капитан Соляник имел персональное звание Генерального директора флота рыбной промышленности III ранга, но не смог удержаться в должности, несмотря на авторитет и высоких покровителей, настолько весомым тогда было газетное слово. По легенде, сам Брежнев скажет ему: «Ничего не могу поделать… Ты перегнул. Хамства люди не простят ни тебе, не мне…»

Феня сидела в комнате и рассматривала сыновей. Тося за лето вытянулся и догнал Сережку, который влетел в комнату с вечным вопросом:

— А есть шо пошамать?

— Вон хлеб.

— А сахар можна?

— Нет сахара! — Ее сыновья съедали все. Иногда Фене казалось, что они даже муку подъедают. Она поймала старшего и поставила перед собой:

— Сережка, да стой ты, шоб ты провалился уже, шо ты крутишься! Тоже вымахал! — скорбно объявила она, прикладывая к нему школьные, они же единственные штаны. Самое страшное, что теперь было нужно сразу две школьные формы. Две! Потому что Сережкина позапрошлогодняя была мала на обоих.

Феня крутила штаны и чуть не плакала — еще и между ног до дыр протер. Она стегнула штанами Сережку по тощей заднице: — Говорила тысячу раз!! Не носи их на улицу! Лето вон! В трусах ходи!

Она посмотрела на свою юбку… Почти такая же. Ну и что, что черная…

— Значит, между ног вот тут вставим лоскут и снизу притачаем такой кант… — вслух размышляла она…

— Какой кант? — ойкнул Сережка. — Не буду я с таким ходить! Я шо, баба?

— Значит, в трусах в свою школу пойдешь!

— Пусть Тося в этом пойдет, ему канта меньше надо. А мне новую!

— Шо это за тряпка черная на мотне!

— Ластовица новая! Ничего страшного. Не свети своей мотней! Тоже мне тилигент! Стесняется он! Форму ему новую! Да где я тебе столько денег возьму? Я ботинки уже тебе купила. Нет у меня больше денег, — она оглядела комнату, — и продать нечего…

— Мам, я в чем пойду? — вдруг подал голос Толик.

Феня думала всю ночь и всю смену, и всю вторую смену, и дома, вставляя черную латку в старые Серегины штаны. Она выбирала — кто из сыновей. Серега был шустрым пронырой, как дворовый кот. Вечно побитый, подряпанный, порванный, в свежих и засохших соплях, но веселый. Вечно где-то носился и что-то добывал, подъедал. А Тоська — тихий, чистый ангел. Где оставил, там и нашел. Ковырялся во дворе, приглядывался ко всем мужикам с железяками и инструментами. Но никогда у них не спрашивал, не просил, близко не подходил, как волчонок. И смотрел так же — волком.

Феня подняла голову — Тоська, словно почувствовав ее взгляд, оторвался от щепочек и железяк, которые хранил в уголке в коробке, и уставился на мать. Феню обдало холодом — этот квадратный подбородок, этот взгляд исподлобья — вылитый покойный Яков.

Фенино образование заканчивалось тремя классами церковной школы, потом отец забрал — читать-считать выучилась, и довольно. И ей хватало. Тем более, считала она эти проклятые копейки после немцев отлично и поняла, что двоих сыновей не прокормит. А что бывает с теми, кто не ест, она помнила с детства. И решила спасти всех.