— Такое чувство, что он купил оптом пачку одинаковых карточек и сразу все подписал, а теперь вставляет только имена и даты.

— Мамочка! Сталин умер! — Рыдающая Полечка бросилась к Нюсе, которая, тяжело дыша, зашла в дом. — По радио передали: Иосиф Виссаарионович умер!!

— И что? — пытаясь отдышаться, Нюся присела на стул у порога, привалив к ноге полную кошелку овощей.

Анечка младшая заплакала:

— Мама, а как же мы теперь жить будем? Как жить теперь без Сталина?

— Как жить?! Ха… — Нюся Голомбиевская только открыла рот, но Полиночка бросилась с ней с выставленными вперед ладонями:

— Не смей! Не смей ничего говорить! Слышишь! Нас посадят! Не смей!

Нюся презрительно посмотрела на дочь:

— Да кому мы нужны! Тем более теперь не посадят. Подох наконец-то!

— Мама, замолчи!

— Ню-ю-ся-я! — орала снизу Ривка. — Ню-юся, ходи до меня! Такие новости! Я к тебе не дойду.

Нюся свесилась с галереи:

— Я не пойду — я только домой дошкрябала, так кричи!

— И шо, я скорбеть и поминать товарища Сталина через балкон буду? Ползи обратно! И закуску захвати!

— А шоб тебе! Тебе лишь бы выпить! Иду уже! — Нюся повернется к дочери и внучке: — Всё! Вы пока тут плачьте, а я до Ривки — скорбеть будем по-стариковски.

— Знаю я ваше «скорбеть»! — поджала губы Полиночка. — Мама, тебя нельзя столько пить. У тебя сахар.

— Ну хоть у кого-то в этом дворе сахара с избытком. Жаль, из него гнать нельзя, — Нюська подмигнет внучке и начнет спуск.

Мадам Голомбиевская переживет генералиссимуса всего на три месяца. По дворовой традиции они пропустят с Ривой и Аськой вечером по стаканчику, обсудят последние хуторские и столичные новости. А утром Нюся не проснется.

— Семьдесят восемь… такая молодая. И смерть хорошая, легкая, и с Фирой там ржете, небось, уже, как кобылы Гедалины… И Гедаля мой… Господи, забери меня к ним… — причитала на похоронах Рива, — одна я осталась…

— Ах ты ж кобелина красномордая! Спермацета там, что ли, перенюхался! Ты смотри на него! Гарпун свой сует куда ни попадя! — Анька, с годами раздавшаяся, румяная от жизни на природе и регулярного употребления китового жира, печени и прочих морских деликатесов, поставляемых Осипом с китобоя, орала, как торговка из рыбного ряда. — Я тебе устрою переход через экватор с обеих сторон! Шоб ты от спирта своего подох!

Скандал был грандиозным и всколыхнул всю Восьмую станцию аж до конца Чубаевки. Такой громкости и матросских трехэтажных выражений от культурно-идейной соседки не слышали даже старожилы. Окрестные кобели всех видов — от двуногих до четвероногих — на всякий случай затаились от греха подальше, потому что Анька своим пролетарским гневом явно завела всех баб в округе. Сегодня были просто отголоски на бис для приехавших сестер. Выбирая, как рыбу из сетей, суть конфликта, запутавшуюся в проклятиях на идиш и русском мате, Ксюха с Женей наконец выяснили.

Анькин гражданский муж и редкая тварь Осип Егоров, придя вчера с промысла и выдав подарки, как всегда, без подготовки, нордически коротко и ясно изложил текущую политическую ситуацию.

Молодая учительница с их плавбазы (да какая ж она молодая — перестарок тридцатилетний!) — а на китобойной флотилии с годами появился огромный комплекс по организации быта и досуга моряков — от кинотеатров и библиотеки до вечерней школы для марсовых матросов) — совершенно случайно забеременела от Осипа. Так получилось, потому что девять месяцев одному совсем тяжело. А она, как Анька, такая же культурная (это уже Анька пыталась найти хоть какое оправдание).