«Что же происходит? – думала она. – Для чего он живет? Если для детей, то кто для него я? Запасной вариант? Разве это достойно – быть запасным вариантом с неизвестным финалом? Он говорит, что верит в Бога. Но ведь тогда он должен знать, что каждая человеческая судьба – у Бога в руках. И он не должен вместо Бога печься о своих детях. Он должен о своей душе печься, которую эта стерва скоро окончательно замордует. Кого он обманывает? Себя, меня, Господа своего?»

Человеческое достоинство Светланы протестовало против этой странной и невразумительной ситуации. Она хотела ясности и честности. Казалось бы, Данила был честен с ней, но лучше бы он врал. Настолько тяжела была его откровенная неопределенность в сложившейся ситуации.

Светлана не могла допустить мысли о том, что, кроме всего прочего, в глубине души Данилы никогда не умирала любовь к Зое. Любовь, посланная ему в качестве того цепкого подводного растения, которое, схватив пловца за ногу, тянет его ко дну, и лишь невероятными усилиями тот может удерживаться на поверхности, из последних сил моля Спасителя о милости и вспоминая каждый миг неправедно пройденного пути. Своим прагматическим разумом Светлана не хотела думать о том, что самой сильной, самой мучительной и самой глубокой бывает жертвенная любовь.

Она не хотела думать о том, что, как и в любой семье, у Данилы с Зоей было и немало прекрасных моментов. Все они, несмотря на постоянный шок, глубоко залегли в душу Булая, будто золотые слитки под пеплом, обнажаясь иногда в памяти и согревая его своим теплом. И самое главное, Данила не мог наказать Зою разводом потому, что вера дала ему понимание своей вины в ее изменах. Когда-то он поставил ее на уровень собственной ответственности в браке, а жена призвана иметь подчиненную ответственность. Равная ответственность дала ей ощущение выбора, а ее душе – право погони за химерами.

Данила не мог и не хотел объяснять Светлане все эти хитросплетения своих отношений с Зоей, которые только сейчас становились понятными ему самому. Такое не дано понять женскому разуму, потому что, устроенный по принципу парного счастья, он знает только одно: он меня любит или он меня не любит. Еще есть вариации, не перечеркивающие главной формулы. Светлана считала, что Данила любит ее, и все проблемы списывала на запутанность его отношений с семьей.

Между тем в ее семье также начинали сгущаться тучи. От Леонида не ускользнуло отсутствие потребности Светланы в интимном общении, которая была ярко выражена раньше. Она всегда требовала от мужа внимания к своим женским делам, ежевечерних обменов мнениями о происходящих в их семье маленьких событиях, любила делиться с ним проблемами своего здоровья. Теперь это ушло. Как человек, прошедший большую школу в ЦК и прекрасно разбиравшийся в женщинах, Леонид понял, что у жены появилась еще одна жизнь.

Это его не очень обеспокоило, так как свою мужскую сферу он давно увел в сторону от семьи, разнообразя ее связями с прелестными сотрудницами аппарата, среди которых многие попали туда по признаку настольной принадлежности. Он только ухмылялся, вспоминая, что жена считает его импотентом, потому что каждый свой трудовой день начинал с того, что заходил с помощницей в комнату отдыха и поднимал ей юбку. Такие нравы угнездились в Центральном Комитете давно, но во времена «Леника» народ занимался этим аккуратно, с оглядкой, понимая, что можно влипнуть. Правда, на «хороших» работников руководство закрывало глаза, ну а «плохим» такие деликты могли и вмениться. С приходом же Горбачева в аппарате будто порвали узду. Перестройка в партийном руководстве распустила нравы. Несмотря на «сухой закон», в каждом кабинете имелось импортное спиртное, и бывало, что после отъезда шефа отдыхать, устраивались попойки с самыми вульгарными финалами.