– Скажешь мне что-нибудь на прощанье?

– Что тебе сказать? Скажу, что люблю тебя, как брата, и надеюсь на тебя. Без таких, как ты, страну не вытянуть. Как ты говаривал, железные дровосеки? Побольше бы нам таких дровосеков. Тебе туго придется. Только не думай, что если наши новые властители твоего труда не заметят, то он даром пропадет. Не пропадет, Данила. Ничто на свете не пропадает незамеченным. Верь в свою страну, верь в Господа – и все будет хорошо. И всегда знай: каким бы ты ни вернулся оттуда, как бы плохо тебе ни было, здесь тебя всегда ждут тепло и хлеб.

Отец чувствовал себя плохо – знаки грозной болезни уже приближались, но он старался не замечать их, держал себя бодро и был полон мыслей.

– Времена, сынок, настали интересные. Газеты читаешь, аж глаз не оторвать. Такую замечательную херню пишут, что ясно становится: наступает полное полоумство и перекобыльство. Генсек твой лысый – точно педераст. В политическом смысле, конечно. Про новое мышление трещит. Я так скажу: мышление всегда было одно и будет одним. В основе его лежит интерес. Твой, мой, государственный, народный, какой хошь. А если он решил, что мы всем скопом будем защищать междупланетный общий интерес, то значит, он строит Нью-Васюки. Видно, книжки он этой не читал. Да плевать на него, Данила, каких только идиотов наш народ не вскармливал, а видишь – коптим еще белый свет. Одно я ему, черту лысому, не прощу – не дал на старости лет водочки настоящей попить. Это какую отраву Наталья гонит – слов нет. А с тобой мы больше не увидимся, сынок. Знаю точно. Ты сейчас на вокзал иди, а я – к себе в комнату. И на этом – конец.

– Да что ты, папа… – начал было Данила.

– Иди, сынок. Все.

Старик обнял сына и добавил тихим, тонким голосом:

– Прощай.

Данила шагнул с родного крыльца на дорогу и, не оборачиваясь, пошел к вокзалу. Жгучая тоска сковала его сердце. Тоска, подсказывавшая, что он не увидит больше отца живым.

Начальнику немецкого отдела ПГУ исполнилось пятьдесят пять лет. Он чувствовал себя на сто десять. Обширная агентурная сеть в германском регионе, в создание которой вложили нелегкий труд несколько поколений разведчиков, начинала рушиться. Подавляющая часть помощников, завербованная на идейной близости, попала в глубокий кризис, потому что советское руководство компрометировало как идею социализма, так и Советский Союз. Эти люди видели, что политически неполноценный вождь СССР, в силу собственной недоразвитости, выдумывает для своей огромной и очень сложной державы какую-то западноподобную модель, которая при попытке реализации обрушит всю конструкцию. Разведывательная информация, содержащая критику политики Горбачева, советским руководством не принималась, и агентура видела, что на ее усилия, подчас связанные с риском для жизни, в Москве не реагируют. Начались отказы от сотрудничества, бегства, иногда предательства. Самый тяжелый удар пришелся по верным друзьям Советского Союза из числа сотрудников МГБ ГДР. Они переживали настоящую человеческую трагедию, и у работников советской разведки не было средств смягчить это состояние.