— У меня нога заболела, и меня отправили обратно. Я долго ждал, почти две недели, но никто за мной так и не пришел. Мне кажется, товарищ милиционер, что они все погибли. Пожалуйста, прикажите начать поиски, может, еще можно что-то сделать!
Участковый мало что понял из объяснений парня и на всякий случай, придвинув к себе вырванный из ученической тетрадки листок, сурово спросил:
— Где жил, у кого, говори адрес, фамилию, судимости!
— У одной женщины в избушке, а адреса я не знаю, могу только показать… — забормотал густо покрасневший студент. — Я ей по хозяйству помогал, продуктами поделился, вот она меня и пустила пожить… — Толик совсем сник и уже готов был признаться, чем занимался долгими зимними ночами в вонючей избушке, однако милиционер что-то карябал на листочке, сохраняя суровое выражение лица, и переходил к новым вопросам, которые вовсе не касались пропавшего отряда, а отражали скорее бездну алкогольной фантазии служителя закона.
Он спросил, какие предметы изучал в институте Углов, хорошо ли учился, был ли судим, может ли убить человека и так далее. В конце концов, оставив в покое совершенно обескураженного и измученного парня, участковый с важным видом поднял тяжелую трубку допотопного телефона и принялся дозваниваться до Ивдельского отделения милиции. Это удалось только через час, на линии были помехи, так что дежурный уловил всего лишь, что нашелся потерявшийся студент. Информация немедленно ушла наверх, и через несколько часов в отделение милиции, представлявшее из себя убогую избу, ввалился весь поисковый отряд. Это были крепкие военные с незначительными полустертыми лицами, одетые в добротные полушубки, под которыми виднелись портупеи. Их было человек десять, и от присутствия здоровых крепких мужчин в помещении стало жарко и тесно, как в хорошо натопленной бане. Углова немедленно взяли в оборот, усадили лицом к свету и принялись с таким давлением допрашивать, что парень весь взмок от обильного пота. Особенно усердствовал Николаев. Он устрашающе равнодушно оглядывал Толика и снова, и снова повторял одни и те же вопросы:
— В какую сторону намеревались пойти туристы? Была ли у них подробная карта маршрута и собирались ли они придерживаться ее? Не было ли конфликтов с местным населением, угроз, нападений? Не видели ли они по пути подозрительных людей, похожих на беглых уголовников? В какую сторону намеревались идти туристы?
Толик мучился, путался, сбивался, страшно боялся, что его в чем-то подозревают, и только к концу допроса убедился с мрачной определенностью, что с ребятами произошло что-то непоправимое. Предчувствие несчастья не оставляло его и раньше, но теперь оно материализовалось в эту убогую комнатушку, в которой плавают клубы густого табачного дыма, в этих плотных, похожих друг на друга мужчин в военной одежде, в красном лице с черными прыгающими бровями, в заходящем за тусклым оконцем весеннем солнце. Несчастье обрело цвет, звук, запах, и от этого сердце Толика разрывалось от горя; одновременно он ощущал сильный страх при мысли о том, что его могут в чем-то обвинить. Он интуитивно чувствовал, что эти военные вместе со своим предводителем ничего не могут поделать, что за суровыми лицами и краткими сухими словами скрываются обыкновенная растерянность и беспомощность, которые эти люди пытаются выместить на нем. По мере того, как отпадала надежда получить хоть какую-то информацию о судьбе студентов, военные становились все грубее и бесцеремоннее, они с удовольствием применили бы пытки и истязания, но вряд ли этот умник в перекошенных очках, воняющий дублеными шкурами, мог быть им чем-то полезен…