Утолить жажду правды сложнее. Партия, шестьдесят лет поддерживавшая стабильность с помощью цензуры, секретности и запугивания, теперь столкнулась с культурой скептицизма, со стремлением к свободе. Отдел – памятник двоемыслию – все еще квартирует на проспекте Чанъань. Я думаю, китайские власти примут реальность тогда, когда на здании под крышей-пагодой появится вывеска.
Сложнее всего, наверное, справиться с жаждой веры. Китай в идеологическом застое, и ни одно политическое крыло не может заявить о своем превосходстве. Националистические настроения, рассказы об унижении Китая скорее повредят партии. Противопоставляя свои ценности общечеловеческим, она обрекает себя на пренебрежение, протесты, напоминания о пустом кресле Лю Сяобо. И все же партия пестует веру в унижение и в то, что ответственных за него нельзя терпеть.
Тридцать лет спустя после принятия идеи свободного рынка в Китае все еще нет объединяющей идеологии, нет “лейтмотива”. Когда глава государства сказал о “китайской мечте”, он хотел объединить людей, но вместо этого у каждого нашлась его собственная мечта. Моя соседка Цзинь Баочжу (она засудила моего арендодателя, обвинившего ее в похищении солнечного света), послушав новости, сказала: “Какова моя мечта? Прожить еще несколько лет в своем доме”.
Вскоре цензоры поспешно удаляли из Сети снимки людей с самодельными плакатами: “Моя мечта – справедливость и правосудие” и “Моя мечта – чтобы Си Цзиньпин защищал мою безопасность и право на деторождение”. Когда сайт “Жэньминь жибао” устроил опрос, поддерживают ли люди однопартийную систему и верят ли в социализм, 80 % из трех тысяч опрошенных ответили на оба вопроса “нет”. Опрос удалили с сайта. Прежде говорили, что удаленный цензорами текст или снимок гармонизировали.Теперь стали говорить, что их замечтали.
Вскоре после вступления Си в должность он признал: если не сдержать рост коррупции, она “неизбежно приведет партию и нацию к гибели”. Глава государства сравнил коррупцию с “червями, гложущими гниющую плоть” и пообещал ловить не только мелких “мух”, но и могущественных “тигров”. Си призвал партийцев быть “усердными и экономными”, и, когда он предпринял первую официальную поездку, государственное ТВ сообщило, что глава государства был одет в “обычный костюм” и обедал в буфете. Последнее для китайской политической культуры оказалось поворотом столь радикальным, что слово “буфет” приобрело метафизический смысл. Государственная новостная служба поместила на сайте баннер:
Си Цзиньпин навещает бедные семьи в Хэбэе: обед всего из четырех блюд и супа, без алкоголя.
Си призвал чиновников отказаться от мотоциклетных кортежей, свежих цветов и долгих речей. Бюрократы поспешили возвести его указания в правила, но, сами того не желая, привлекли внимание к прежним привычкам. Власти города Иньчуаня объявили, что чиновники больше не “принимают деньги в конвертах по поводу свадеб, новоселья и поступления детей в школу”. За кампанией “Четыре блюда и суп” последовала кампания “Чистая тарелка”: чиновников призвали съедать все заказанное. Скоро борьба с чревоугодием сказалась на экономике: продажи акульих плавников упали более чем на 70 %. Казино в Макао отметили уменьшение притока ВИП-игроков, а экспорт швейцарских часов упал за прошлый год на четверть. Производители роскоши надели траур.