Моралес вскинул взгляд к фотографиям, которые я только что показал ему. Выбрал одну, с пикника. Поднял кальку и положил на фотографию. Когда силуэты, нарисованные на кальке, совпали с фигурами на фотографии, я понял, в чем дело. Они точно повторяли друг друга, и на каждом силуэте на кальке был свой номер. Моралес ткнул пальцем в едва различимый силуэт вечного созерцателя Лилианы.

— Девятнадцать, — прошептал он.

Мы оба направили взгляды на список.

— Пикник на даче Роситы Каламаро, 21 сентября 1962 года, — прочел заголовок Моралес, а потом правым указательным направился вниз по списку до искомой строчки. — Номер девятнадцать: Исидоро Гомес.

Уже прочитав письмо два раза (первый раз при получении, второй — вслух), Дельфор Колотто решил сделать это еще раз, пока его жена ушла в магазин, чтобы удостовериться, что он все понял правильно. Он нацепил очки и присел на кресло-качалку в галерее. Читал медленно, чтобы не сопровождать чтение движениями губ: было бы неудобно, если бы кто-то увидел его так в палисаднике.

Закончив, он снял очки и сложил письмо по первоначальным линиям сгиба. Бумага была мягкой и очень белой, резко отличавшейся от грубой, похожей на наждак кожи его рук. Он все понял, несмотря на изначальное опасение, так как некоторые росчерки в паре написанных изящным почерком строк вызывали у него сомнения. Особенно он напрягся на «в полнейшей требовательности». У него были идеи, что это могло бы означать, но на всякий случай он заглянул в словарь, который его девочка оставила дома, и — святые угодники! — его зятю была нужна помощь… срочно, очень нужна, обязательно. Начиная с этого момента, ему стало все ясно. Зять заканчивал письмо словами «отдаю дело в ваши руки», потому что уверен, что «у вас это получится в лучшем виде». В этом и была сложность поручения, из-за которого Дельфор Колотто чувствовал, будто ему в штаны насыпали горячих углей, и чувство это не покидало его.

Он поднялся. Оставшись сидеть в палисаднике, единственное, чего бы он добился, так это еще больше разнервничался бы. Может, план и не был хорош, но другого не приходило в голову. Зятю надо было яснее выражаться в своем письме. Дельфор чувствовал, что он не был до конца с ним откровенен. Думал, что ему нельзя доверять? Или, что еще хуже, раз он не закончил школу, значит, вообще полный идиот? «Лучше не накручивать себя», — подумал Колотто. Может, он не вдавался в детали, чтобы не заставлять его нервничать еще больше? В таком случае он поступил правильно. Если уже и так, с тем немногим, что он знал, и с тем многим, что себе нафантазировал, он сходил с ума и едва смог ночью сомкнуть глаза. Может, если бы он знал больше или если бы подтвердилось то, чего он боялся, было бы еще хуже. Кроме того, зять всегда ему нравился, хотя это «всегда» было несколько велико для… Сколько раз они виделись? Три, четыре максимум. Не так много, честно говоря, он его и знал, но, черт возьми, парень не был в этом виноват.

Эти мысли дали ему последний толчок, в котором он нуждался. Он вошел в дом, прошел в спальню, взял рубашку, аккуратно висевшую на спинке стула, и надел ее поверх майки. Заправил ее в брюки и затянул ремень. Вышел из дома и дошел до угла. Кивнул паре соседей, которые сидели и пили мате у своих домов. В декабре выпало несколько дней ужасной жары, и все искали хоть глоток свежего воздуха в относительной вечерней прохладе.