– Таннер…

– А я особой ненависти у мормонов не почувствовал. Это ты ненавидишь их!

У мамы глаза вылезают из орбит, она отворачивается и делает глубокий вдох.

Черт, перегнул я палку…

Будь у мамы склонность к насилию, она сейчас же вскочила бы и влепила мне пощечину – об этом говорят и ее напряженные плечи, и ее нарочито размеренное дыхание.

Только мама к насилию не склонна. Она мягкая, спокойная и на мои провокации не поддастся.

– Таннер, милый, для меня здесь все сложнее, чем ты можешь себе представить, и если тебе хочется поговорить о моих отношениях с СПД, давай поговорим. Только сейчас я беспокоюсь о тебе. Ты в первую очередь слушаешь голос сердца, а не рассудка, но, пожалуйста, подумай как следует. – Мама снова поджимает ногу под себя и продолжает: – Вы с Себастьяном словно из разных лагерей. Ситуация, конечно, иная, чем у нас с папой или у тети Эмили, хотя отличается не принципиально. Полагаю, его семья не знает, что он гей?

– Мам, даже я точно не знаю, гей он или нет.

– Давай чисто гипотетически предположим, что Себастьян – гей и твои чувства взаимны. Тебе известно, что мормонизм не порицает влечение к представителям своего пола, но давать ему волю запрещает?

– Да, известно.

– Ты сможешь находиться рядом с Себастьяном, не прикасаясь к нему?

Вопрос риторический, ответа мама не ждет.

– Если нет, то готов ли ты прятаться? Готов таиться от его родителей? А если Себастьян близок с ними так же, как мы с тобой? Представляешь, каково будет тебе, если родные отвернутся от Себастьяна из-за ваших с ним отношений? – На этот раз мама ждет ответов, а я, если честно, не знаю, что сказать. Ощущение такое, что я ставлю телегу впереди коня, черт, да впереди целого табуна. – Каково будет тебе, если от него отвернутся местные прихожане? Или если вы по-настоящему полюбите друг друга, но в итоге Себастьян выберет не тебя, а церковь?

Я отбиваюсь шуткой:

– Да мы едва переписываемся! Предложение делать рановато.

Мама видит меня насквозь и отвечает грустной, терпеливой улыбкой.

– Знаю, но таких сильных чувств я у тебя еще не замечала. Первые разы всегда накрывают с головой, и о последствиях порой думать сложновато. Мой долг – присматривать за тобой.

Я нервно сглатываю. По сути, мама права, но природное упрямство твердит, что в жизни бывает всякое. Я справлюсь с этой ситуацией.

Мама желает мне добра, только мои чувства к Себастьяну как потерявший управление поезд. Машинист сбежал, и двигатель едва не пылает. Моя одержимость контролю не поддается.

Но вот я поднимаюсь к себе в комнату, обдумываю услышанное и, немного успокоившись, осознаю, что мама делилась с нами бо́льшим, чем мне всегда казалось. Тетя Эмили очень страдала, когда родители выгнали ее из дома после того, как она, набравшись смелости, открылась им. Несколько месяцев она жила на улице, потом перебралась в приют. Там ее встретили не слишком приветливо, и она попыталась совершить самоубийство.

Для мамы это стало последней каплей. Она отчислилась из Университета Юты и увезла Эмили в Сан-Франциско. Мама поступила в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, а ночами работала в «Севен-илевен»