Сейчас его тревожило другое – почти гамлетовское:

– Быть или не быть? Если быть, то почему же до сих пор молчит наместник? Я же не могу сам навязывать ему свои желания…

Ватнин появился вдруг совсем некстати. Однако Андрей обрадовался его приходу.

– А-а, есаул, борода ты моя разлюбезная! Здравствуй, Назар Минаевич, здравствуй, золотко мое…

Они трижды облобызались, крепко обнявшись, постояли молча, вспоминая тяжкое былое. Потом сотник ласково отпихнул поручика от себя, заметил владимирский орден.

– Эк тебя угораздило! – сказал без зависти. – За што же это тебя так отличили?

– Пустое все, есаул, – застыдился Карабанов. – Вот этот крестик, за Баязет полученный, это к месту пришито. А сей знак… сдуру! Дуракам везет…

– Ну, не скажи, – протянул Ватнин. – Дураком-то тебя не назовешь. Ты любое лыко в строку увяжешь. Приехал я вот, посоветоваться нам надобно.

Они стояли возле калитки, у входа в парк.

– Так пройдем, – предложил Карабанов.

– Не-е, – замотал бородой Ватнин, – необучен я ступать в такие палаты.

– А ты плюнь. Здесь только вшей нету, а живут грязнее, чем в казармах игдырских. Я-то уж присмотрелся…

Он провел его в свои комнаты, угостил сотника вином.

– Ну, рассказывай, что случилось?

– Некрасова, – ответил есаул, отворачиваясь, – под арест взяли. Штоквица как-то на вокзале встретил. Говорит, что посадят академика нашего…

Карабанов поплотнее прихлопнул дверь.

– Жаль! – сказал поручик, и ему действительно было сейчас очень и очень жаль этого умного, хорошего человека. – А только ведь, есаул… Ну чем я могу тут помочь?

– Да можешь ведь, – с мольбою посмотрел на него Ватнин.

– Чем?

– Про то не знаю. А можешь…

– Как?

– При особе ведь состоишь. Любой живчик с аксельбантами посильней генерала будет. Подумай…

Карабанов подлил сотнику вина:

– Я знаю… меня дважды предупреждали. Еще там… в Баязете. Сначала Штоквиц, потом этот прыщавый, Латышев… И не надо было ему соваться в политику! Как жили люди сто и двести лет назад, так и будут жить. Словами да пулями ни черта тут не исправишь. Народ – сволочь. Стоит ли он того, чтобы ради него жертвовать собою!..

– Бог с ним, с народом, – отозвался Ватнин печально. – Не моего ума дело о народе судить. А вот Юрий-то Тимофеич – человек правильный. Ему помочь надобно бы! А?..

Карабанов молчал.

– Не молчи, – попросил есаул.

– А что мне?

– С его высочеством поговори. Скажи: так и так, мол, я этого Некрасова как себя знаю… А?

– Сдурел ты, что ли? – сказал Карабанов, поднимаясь. – Не смей и думать, чтобы наместника тревожить… Ладно, – согласился он вдруг, устыдившись. – Так и быть, подумаю!

Ватнин встал, шумно вздыхая, как лошадь.

– Винишко у тебя хоша и пузырится здорово, а только не шибает меня. Пойду-ка я, Андрей Елисеич, не поминай меня лихом!

Они уже не целовались.

А на следующий день во дворце стало известно, что вчера в одном из армянских ресторанов какой-то казачий сотник, гигант ростом, в пьяной драке с местными интендантами перекалечил сразу двенадцать человек. Его замкнули в осаде дверей, но он проломил стенку ресторана и ушел, перебив на прощание посуды на триста шестнадцать рублей с копейками. В этом гулливеровском разгуле Карабанов разгадал силу Ватнина и правильно решил, что сотник набуянил от горя…