Всего два шага — и он уже рядом. Забрасывает мои слабые руки себе на шею, приподнимает за талию, и я оплетаю его ногами. Мой сумасшедший крепкий, как дьявол, держит меня, словно невесомое перышко.

— По-моему, мы будем больными родителями, — выдает на удивление серьезно.

— Самыми чумовыми на свете, — так же деловито соглашаюсь я. — Рожу тебе гусеницу, мой ненормальный.

У жизни на все есть план. И на нас с Ма’ну тоже, хоть мне немного неприятно думать о нашей маленькой семье в таком ключе. И все же, когда мой сумасшедший лунник протягивает ко мне руки, обнимая так нежно, что сердце щемит, я мысленно прошу прощения у судьбы за миллионы укоров, которые посылала ей на голову. Я-то была уверена, что Ма’ну — мое проклятие, воплощенное и неуничтожаемое.

— Я никогда не дам вас в обиду, — говорит Ма’ну глухо.

— Мы знаем, — отвечаю, легонько целуя его в пластырь на щеке.

Пожилая медсестра качает головой и, задернув шторку, выходит из смотровой. А мы так, сплетаясь руками и душами, садимся на кушетку. В пахнущей медицинскими препаратами тишине слышен лишь тихий шепот невысказанных слов. Мы друг для друга — больше чем родственные души. Мы — сильнее неразрушимого. Мы крепче всего, что создано богами.

— Поехали домой, бабочка, — наконец, говорит Ма’ну.

Потихоньку отодвигает меня, поднимается и поднимает на руки. Ничего не могу поделать — весело хихикаю.

— Что? — не понимает он и озадачено хмурится.

— Привыкла, что ты меня все время на руках носишь, — улыбаюсь в ответ.

— Ну знаешь, самая ценная ноша в моей жизни, — чуть-чуть оттаивает он. Вижу, что тяжелые мысли все еще топятся в его голове, и даже приятные новости не в силах развеять тучи грусти, но это посильная задача. Главное, не опускать рук. — Аврора, я хочу вернуться на поле.

Это многое означает. В первую очередь — его желание жить дальше. Выйти из тени и снова заявить о себе. Встряхнуть спортивный Олимп новостями о возвращении Красного ворона — нападающего, который так ни разу не упустил мяч, и не потерял ни одной выигрышной подачи.

И боюсь, на этот раз Ма’ну не собирается спрашивать моего мнения. Он просто ставит меня перед фактом. Чтобы не дала ему минувшая ночь и встреча с Шэ’аром — все это полностью переменило моего лунника.

Я даже не перечу, когда Ма’ну на руках выносит меня на улицу и осторожно усаживает на заднее сиденье. Точнее, я там лежу, подложив под голову мягкую игрушку в виде улитки. Даже не представляю, откуда она взялась, но сейчас очень кстати.

Когда возвращаемся в «Атлас» Ма’ну предлагает не заходить в дом. Поднимается в комнату, чтобы вернуться уже с пледом, укутывает мои плечи, и мы садимся прямо на ступени. Кладу голову ему на плечо, мысленно представляя, как круто изменится наша жизнь в самое ближайшее время. И дело не только в детях.

— Я должен кое-что рассказать тебе, бабочка, — говорит мой лунник.

И я слушаю его исповедь длиною в целую жизнь: беззвучно плачу и иногда улыбаюсь, и снова плачу, вместе с ним, кусочек за кусочком, склеивая картину прошлого. Мне больно из-за того, что стала невольным катализатором его горя, но Ма’ну проскальзывает по этой части воспоминаний пунктиром, стараясь не задеть мои чувства.