После успеха «Москва слезам не верит» мне пришлось много ездить, представляя фильм в других странах. Меня приглашали на приемы разного уровня – и как же я была благодарна нашей очаровательной, абсолютно современной, но превосходно воспитанной княгине за ее божественные уроки.
Студентам старшего курса сценическую речь преподавала знаменитая Елизавета Сарычева – классик, автор множества книг по этому предмету, которые переиздаются до сих пор. Но она была дамой преклонных лет и взять себе еще один курс не могла. Так что нам достался другой педагог – Елена Николаевна Губанская. Не все на курсе приняли ее должным образом: студенты хотят, чтобы их учили самые лучшие, известные, прославленные. Елена же Николаевна была человеком новым, к тому же с нелегким характером, но педагогом оказалась превосходным. Ей удавалось исправлять самые сложные говоры (одесский, например), студенты выходили из-под ее крыла чисто и грамотно говорящими!
На третьем курсе, когда нужно было осваивать стихотворную форму существования на подмостках, у нас возникла возможность пойти в ученики к знаменитому чтецу и педагогу Дмитрию Журавлеву. Мы знали этого артиста, ходили на его поэтические вечера, заслушивались его голосом, восхищались манерой исполнения и точным разбором поэтического произведения: из его уст легко воспринимался любой, даже самый сложный текст. Но часть курса настаивала: уходить к Журавлеву некрасиво по отношению к Елене Николаевне, которая два года упорно с нами занималась. И я была с этой частью курса согласна, хотя и поучиться у Дмитрия Журавлева тоже хотелось.
Галина Ивановна Трофименко была нашим педагогом по французскому. Высший свет России говорил на нем, и потому преподавание этого языка в театральных вузах в наше время считалось обязательным. Но я, переходя из школы в школу, учила английский, мой муж – немецкий, и никто, кроме Ирины Мирошниченко, французского на нашем курсе не знал. И вот начались наши совместные с Галиной Ивановной радостные страдания! Она была прелестной женщиной и замечательным педагогом: она устраивала вечера, на которых мы слушали пластинки Эдит Пиаф, Мирей Матье, всеми любимых Ива Монтана и Шарля Азнавура. Она сумела влюбить нас во французский язык, и мы захотели его выучить.
Язык пригодился. Однажды мы с Ириной Муравьевой прилетели в Италию на очередное представление нашего фильма, и в аэропорту, кроме полисменов и собак, ищущих наркотики в багаже, нас никто не встречал. И только слабое, но все-таки достаточное знание французского помогло мне выяснить в справочном окне, что прилетели мы не в тот аэропорт, где нас ждут, что придется посидеть полтора часа, пока встречающие приедут за нами из другого аэропорта. Спасибо Галине Ивановне.
Вообще поездки за рубеж дали понять, как важно владеть иностранным языком. Многочисленные интервьюеры всегда просили личного общения, а я, как правило, отказывалась из-за незнания языка. Переводчик (чаще всего наш, посольский) передавал мои слова неточно и довольно примитивно, но претензии предъявлять было некому: посольские ребята работали по другому профилю, нужного словарного запаса не имели, наши темы были для них незнакомы. Я же, будучи патриоткой, беспокоилась об имидже страны, огорчалась, что иностранцы могут подумать, что я совсем необразованная, раз языка не знаю, что окружили меня комитетчиками и не дают вздохнуть свободно (хотя дышала я абсолютно свободно и часто ездила за рубеж совершенно одна, безо всякого сопровождения). Мне было неловко, что я не владею языками, положение спасало то, что Россия воспринималась как экзотика и российская актриса – тоже. Запад был искренне удивлен, что, оказывается, у наших людей нет клыков, что они живут в квартирах, а не в берлогах с медведями в обнимку. Поэтому незнание языка мне легко прощали.