А еще есть вещи – мебель, книги, произведения искусства и сувениры. Как можно втиснуть все это в гораздо меньшее жизненное пространство? Хотя мы уже начали раздавать кое-какие вещи нашим детям, нам больно с ними расставаться: у каждого предмета есть своя история, которая напоминает об определенном событии или периоде в нашей жизни.
Двух деревянных японских собак, которые стоят в прихожей, мы купили на Портобелло-роуд в Лондоне в 1968 году. Мы уезжали из Англии после годичного творческого отпуска, и на нашем банковском счете оставалось ровно тридцать два фунта. Когда мы увидели собак – самец оскалил зубы, самка закрыла пасть (!) – я заподозрила, что они старые и ценные. Я спросила владельца магазина, что он о них знает, и он ответил, что забрал их у человека, только что вернувшегося из Азии. Мы предложили ему тридцать два фунта, которые еще лежали в банке, и он согласился. Они приехали к нам домой вместе с несколькими другими покупками и с тех пор были неотъемлемой частью нашего внутреннего ландшафта.
На полке в гостиной стоит древняя резная голова из Египта, которой когда-то затыкали канопический сосуд с органами покойного (желудок, кишечник, легкие или печень). Мы купили ее у парижского антиквара лет тридцать пять назад. В сопроводительном свидетельстве говорится, что она олицетворяет Амсета, одного из четырех сыновей Гора, египетского божества-покровителя. Мне нравилось разглядывать ее рыбьи глаза, обведенные черным. Хотя мы с Ирвом вместе никогда не ездили в Египет, несколько лет назад мне посчастливилось побывать там с нашей дочерью Ив и туристической группой из колледжа Уэллсли. Посещение музеев и мечетей в Каире, путешествие на лодке вверх по Нилу, осмотр пирамид и храмов пробудили во мне живой интерес к Древнему Египту.
По всему дому разбросаны материальные свидетельства нашего двухмесячного творческого отпуска на Бали – маски, картины и ткани, которые напоминают о месте, где эстетика – это образ жизни. Над камином висит большая резная маска – с выпученными глазами, позолоченными ушными раковинами и тонким красным языком, торчащим между страшных зубов. У подножия лестницы на второй этаж висит другая деревянная поделка с Бали: крылатый дракон, кусающий собственный хвост. Наверху – несколько балийских пейзажей со стилизованными птицами и листвой. На Бали часто изображают одни и те же сцены: все художники имеют право на один и тот же «оригинал», представляющий собой своеобразную визуальную мифологию.
Кому нужны все эти вещи? Они много значат для нас и хранят наши воспоминания, но это вовсе не значит, что наши дети захотят их повесить у себя. Когда мы умрем, истории, связанные с каждым из купленных нами предметов, исчезнут. Ну, может быть, не совсем. Мы до сих пор храним вещи, унаследованные от наших родителей – «бабушкин стол» или «веджвуд дяди Мортона».[12] Наши дети выросли с этими предметами и помнят их первоначальных владельцев – маму Ирва, Ривку, которая обставила свой дом модными вещами пятидесятых годов, и дядю Мортона, мужа сестры Ирва, страстного коллекционера старинного костяного фарфора, пресс-папье и монет. За «бабушкиным» карточным столом – красно-черно-золотой аномалией в стиле необарокко, которая стоит на нашей застекленной веранде, – сыграно бесчисленное множество партий в шахматы и пинокль. Сначала Ирв играл за ним со своим отцом, а теперь играет со своими сыновьями. Любой из наших трех сыновей будет рад забрать его себе.