— Да?

— Что происходит, Гренс? Я звоню Зофии, она не отвечает. Тебе — ты тоже молчишь, что…

— У нас все хорошо.

Тишина посреди разговора может быть разной. Эта была самой глубокой и продолжительной из всех на памяти Гренса.

— И… что это значит?

— Что твоя жена и дети в безопасности. Сидят на диване, пьют воду и едят кексы в компании моих коллег. Что Душко Заравич и его подельник мертвы и лежат в комнате рядом.

— Но как это случилось, Гренс? Они мертвы, ты говоришь? Ведь вы не успевали, были так далеко… Кто стрелял? Зофия? Так это она…

— Одна очень мужественная девушка-стажер. Лучшие полицейские никогда не слушают начальство. А эта девушка… в общем, если бы не она, все бы кончилось плачевно.

— И агент Паула не вернулся бы туда, откуда вышел.

Гренс обернулся. За его спиной стояла Хермансон, которая незаметно пробралась на балкон.

— Что ты сказала?

— Прости, Эверт. Не хотела мешать, но Паула… я имею в виду те секретные документы, касающиеся Хоффмана. Все оригиналы нашлись в машине Заравича.

Она протянула комиссару папку.

— Вот, прибери. Думаю, этим мы займемся отдельно. Не стоит присовокуплять это к остальным материалам по делу.

Эверт Гренс не любил, когда его перебивают, но на этот раз тепло улыбнулся Хермансон, прежде чем вернуться к телефонному разговору.

— Ты слышала, Хермансон?

— Да, я все слышала.

— Для меня неразгаданными остаются две загадки. Первая — кто расправился с тремя известными «торпедами» в Стокгольме. И вторая — кто тот полицейский, который передавал информацию оружейным контрабандистам. Это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к твоей семье. Для вас все закончилось.

— Уверен?

— Заравич мертв, и оригиналы документов вернулись в руки полиции. Или ты мне больше не доверяешь?

— Я стараюсь доверять тебе, Гренс, клянусь. Но я хотел бы задержаться здесь еще на некоторое время, остались кое-какие дела.

— Что за дела?

— Тебе о них лучше не знать.

— Ну, если ты так считаешь…

— Можешь присмотреть за Зофией и детьми в мое отсутствие?

— Я присмотрю за ними. Как-никак ты стараешься мне доверять.

Гренс повернулся, чтобы идти, но Хермансон преградила ему путь. И плотно прикрыла дверь.

— Есть еще кое-что, о чем надо поговорить.

Судя по ее серьезному лицу, речь шла о чем-то важном. Гренс хорошо знал Марианну Хермансон.

— Звучит тревожно.

Комиссар попробовал улыбнуться. Вышло не слишком убедительно.

— Я приняла решение, Эверт.

Она замолчала.

— Думала сказать тебе об этом позже, но… все это слишком похоже на завершающий аккорд в расследовании. Такое чувство, что сделанного вполне достаточно.

Она вдохнула, действительно глубоко. И выдохнула.

— Я подаю заявление на перевод.

— Что?

— Хочу перейти из округа Сити в какое-нибудь другое отделение.

Пустота, оставленность, жжение в груди при мыслях об Анни или о детях Хоффмана, — теперь все это вернулось с новой силой. Даже отозвалось болью, как раз в том месте, где кости грудной клетки должны защищать сердце.

— Это из-за меня? Я ведь никогда не сомневался в тебе, Марианна, ты знаешь.

— Я знаю, это не из-за тебя.

— Больше десяти лет! А ведь я боролся за тебя, пробивал твою кандидатуру… Отодвинул всех их, кто был с бо́льшим опытом, потому что мне была важна ты, Марианна…