Моя супруга закрыла глаза.

Вот уже два года, как для нас наступили трудные времена, а зима 1709 года выдалась крайне тяжелой: вслед за холодом и снегом пришел страшный голод, – кровопролитная война за испанский трон, длившаяся семь лет, ввергла римский народ в пучину бедствий. Моя семья, увеличившаяся на шестилетнего сына, не сумела избегнуть тяжкой участи: год непогоды и сильные морозы, каких не видывали никогда прежде в Риме, сделали бесплодным наш скромный земельный участок и уничтожили плоды моего крестьянского труда. Упадок семьи Спада и последовавшее за этим разрушение виллы у ворот Сан-Панкрацио, где я долгие годы оказывал весьма прибыльные услуги, многократно ухудшили наше положение. Недостаточными оказались и старания моей жены Клоридии, надеявшейся, что от разорения нас спасут ее акушерские умения и услуги, которые она на протяжении десятилетий выполняла с завидным успехом и немалой помощью двух девушек, наших дочерей двадцати трех и девятнадцати лет от роду. Из-за голода возросло число рожениц без гроша в кармане, и им моя супруга помогала так же самоотверженно, как и благородным дамам.

Долги росли, и в конце концов мы, исключительно ради того, чтобы выжить, не смогли избежать весьма болезненного шага: поскольку необходимо было платить кредиторам, мы продали свой домик и земельный участок, приобретенный на сбережения моего покойного тестя. Мы нашли пристанище в городе. Квартира в подвале, которую мы, правда, были вынуждены делить с семьей из Истрии, обладала по крайней мере одним преимуществом: в ней не сыро и даже зимой нам удавалось сохранять постоянную температуру, державшуюся и в самый лютый мороз, так как комнаты были построены из известкового туфа.

Мы ели хлеб из темной муки, а по вечерам – суп из крапивы с кореньями. Днем перебивались желудями или бобовыми, которые подбирали, где только могли, и перемалывали в муку, чтобы готовить из нее нечто вроде каши, к которой мы подавали маленькие корнеплоды. Ботинки вскоре стали роскошью, и даже зимой приходилось довольствоваться сабо и чулками, которые мы мастерили себе сами из старых тряпок и пеньковых веревок.

Работы я найти не смог, во всяком случае такой, которая заслуживала бы этого названия. Мой невысокий рост лишал меня многих возможностей, например подвизаться грузчиком или носильщиком. И наконец, я пал так низко, что взялся за самую грязную работу, которую не хотел выполнять ни один римлянин, однако единственную, на которой я по сравнению с крупными отцами семейств имел преимущество: я стал трубочистом.

Тем самым я стал исключением: трубочистами и кровельщиками работали обычно люди из альпийских долин, с берегов озера Комо и Лаго-Маджоре, из долины Камоника, Брембана, а также из Пьемонта – то есть из очень бедных регионов, где голод вынуждал семьи к тому, чтобы заставлять заниматься чисткой труб своих шести– и семилетних детей: они без угрозы для жизни могли пролезть даже в самые узкие дымоходы.

Одаренный детским ростом, но обладающий при этом силой взрослого человека, я мог как никто другой выполнять работу по всем правилам искусства: я проворно протискивался в самые узкие шахты и ловко вскарабкивался по покрытым сажей дымоходам, да и скоблил я лучше любого ребенка, очищая черные стены вытяжного колпака и дымовой трубы. Кроме того, мой небольшой вес предохранял черепицу от повреждений, когда я взбирался на крышу, чтобы прочистить или отремонтировать трубу, в то же время я меньше опасался упасть и разбиться, как это, к сожалению, слишком часто случалось с юными чистильщиками каминов.