Я приоткрыл дверь – проверить, что происходит на экране. И тут же закрыл обратно.

– Теперь девятнадцатая вместо десятой.

В это мгновенье из кинотеатра выбежал хозяин – белый, как японская лилия. По щекам его текли слезы. Похоже, он окончательно слетел с катушек.

– Что вы наделали! Вы видели, что там творится? – визжал он. – Мошенники! Ублюдки! Тунеядцы! Вы уничтожили мой театр! «Самурая Джо Самасуку» больше нет!

При этом он пытался броситься на меня – так, что мне приходилось уворачиваться.

– Ну, будет тебе, Джо, – пытался успокоить его я. – Не надо говорить заранее…

Между тем музыка все нарастала. Казалось, что публика надувает ее, как шар, с каждым новым вздохом. И что вот-вот разразится взрыв, в результате которого материя отделится от сознания, как мясо от костей…

Джо Самасуку вдруг застыл, как будто в него попала пуля. Потом сунул мне в руку какой-то ключ и со словами: «Вызовешь полицию, пригласишь уборщиков, запрешь двери, если будет, что запирать, мне не звони – позвоню сам!» – в ту же секунду испарился.

Мы уже готовы были броситься за ним в погоню, чтобы не дать ему улизнуть со двора и затеряться в трущобах. Но в этот момент раздались пронзительные звуки финала, в которых я узнал фигурную нарезку из произведений Берлиоза, щедро украшенную литаврами, позаимствованными у Бетховена…

После этого повисла гробовая тишина.

Мы с Аароном в ужасе уставились на плотно запертые двери.

Всего через несколько секунд они со стуком распахнулись, и оттуда с дикими воплями вырвалась наружу совершенно обезумевшая толпа. А еще через секунду мы осознали, что этот огромный копошащийся зверь, состоящий из множества глаз, множества рук и множества ног в туфлях, движется прямо на нас.

– Черт, умирать-то как не хочется… – вздохнул Аарон.

– Думать надо было, прежде чем лезть в эту задницу, – сказал я.

Зверь остановился, словно принюхиваясь. И мы посмотрели ему в глаза. А он – нам.

– Это они! – истошно заорал кто-то в толпе. – Продюсер и постановщик!

– Прощай, Аарон, – сказал я.

– С богом, – сказал Аарон.

Тысячеголовый зверь с утробным рычанием набросился на нас и вдруг… поднял нас на руки и принялся качать. В следующую секунду мы буквально утонули в море ликования и восторга – все вокруг пели, веселились, хлопали нас по плечу. Нас трижды обнесли по внутреннему дворику, потом вытащили на улицу, потом втащили обратно…

– Смотри, Аарон!

Вглядевшись в бурлящее под нами море блаженных улыбок, я обнаружил там довольного как никогда обозревателя «Manchester Guardian». Потом – критика из «Greenwich Village Avanti», в обычной жизни известного как злобный тип, страдающий диспепсией. Неподалеку от них резвились в экстазе второразрядные обозреватели из «Saturday Review», «The Nation» и «The New Republic». А от самых дальних берегов приветственно махали радостные представители всяких там «Partisan Review», «Sight and Sound», «Cinema» и черт его знает чего еще.

– Это невероятно! – выкрикивали они. – Потрясающе! Это даже круче, чем «Хиросима, любовь моя»![17] И в десять раз круче, чем «Прошлым летом в Мариенбаде»!