– Легко тебе говорить… – Голос старика вдруг стал звучать тише.

– А тебе-то кто мешает? Говори!

Послышался щелчок. Сид скользнул взглядом вниз и увидел в руках у бабули… свой диктофон.

– И еще кое-что, – сказала она вживую.

Щелк.

– С какой стати я должен все это терпеть?! – проорал голос в записи.

Щелк.

– Да-да, у меня есть для тебя кое-что, что тебе не понравится! – выкрикнула она вживую.

Сид внимательно посмотрел на меня.

– Это ты? – спросил он.

– Ну, я… – сказал я.

– Но как?

– Взял все записи со всех вечеров. Потом переписал на отдельную кассету все его реплики и оставил между ними паузы, чтобы она успевала что-нибудь прошамкать в ответ. В некоторых местах записал чисто его вопли, когда ответ не нужен. А если что, она может остановить диктофон и проораться сама. А потом уже включать дальше…

– Но… как тебе это пришло в голову?

– Увидел ее на кладбище, – сказал я, – и сам чуть не умер. Представляешь, она разговаривала с холодным куском мрамора. В полной тишине. И вот тогда я переписал твои пленки, все эти его вопли и причитания, и вечером опять пришел на кладбище. Она, конечно, была там – думаю, она собиралась остаться там навечно и умереть с голоду. Ведь мрамор ей не отвечал. А ответ всегда нужен, даже если ты его не слушаешь или думаешь, что не слушаешь. Поэтому я подошел к могиле, включил диктофон, убедился, что из него доносятся выкрики старика, и отдал ей прямо в руки. И не смотрел, что будет дальше, станет ли она что-нибудь орать ему в ответ или нет. Просто ушел – и все. Только он и она. Она и он. Высокий голос, низкий голос. Низкий, высокий… В общем, ушел. А уже вчера вечером она сидела здесь на скамейке и ела ватрушку. Думаю, теперь она собирается жить дальше. Ну разве это не классно?

Сид прислушался к возмущенному голосу старика:

– С какой стати я должен все это терпеть? Кто-нибудь мне скажет? Я жду. А?

– С превеликим удовольствием! – кричала в ответ бабуля.

Мы с Сидом двинулись к выходу. Позади нас таяли в летних сумерках два голоса – ее высокий и его низкий.

По дороге Сид проникновенно взял меня под руку.

– Хоть ты и гой, – сказал он, – но здесь поступил как истинный еврей. Так и хочется сделать для тебя что-нибудь хорошее… Только вот не знаю что.

– Может, по пастроме? Под водочку, а?

Помните, какое прозвище было у Аарона Штолица? Еще давно, раньше? «Продюсер, летящий на крыльях ночи»… А те две студии – кто-нибудь помнит? Одна – размером с рояль, другая – вообще как коробка из-под печенья? Я тогда там работал – первая дверь слева от входа на кладбище Санта-Моника. Бывало, стучится к нам покойник, а мы ему – ой, извините, вы, кажется, ошиблись дверью!

Чем я там занимался? Плагиатом, конечно. Перелицовывал чужие сценарии, крал музыку – и из всего этого мы монтировали фильмы. Например, такие, как «Монстр в парадной» (эту ленту очень любила моя мама, она напоминала ей о детстве в родительском доме), «Заводной мамонт», «Чокнутая бацилла» или «Нашествие тлей-гигантов»… И все это мы снимали исключительно по ночам – между заходом и восходом солнца.