— Раз! — открыл счет судья на ринге.

Рыжий Тигр не спеша направился в свой угол. Он был уверен в своем ударе. Не одного именитого мастера ловил на таком простом и эффектном приеме.

— Два!.. Четыре!.. Шесть!.. — монотонно взмахивая рукой, отсчитывал судья.

При счете «семь» Миклашевский порывисто встал и поднял руки в боевое положение, давая понять судье на ринге, что он готов продолжать поединок.

— Бокс!

Рыжий Тигр рывком повернулся и быстро пошел на сближение. Зал ревом подбадривал бельгийца. Марина с замиранием сердца глядела на ринг. Но тут в реве голосов послышался глухой металлический звук гонга, извещавшего об окончании первого раунда.

— Тайм! — закричал судья и, раскинув руки, встал между боксерами.

Миклашевский опустился в своем углу на табуретку, услужливо подставленную секундантом, положил руки на пружинистые канаты и устало откинулся телом на продолговатую подушку, укрепленную на стыке канатов. Тренер сунул ему под нос пузырек, от которого боксер сразу же сморщился и завертел головой. «Дал понюхать нашатырного спирта», — догадалась Марина и мысленно поблагодарила тренера, обмахивающего Игоря мохнатым полотенцем. Он что-то быстро говорил Миклашевскому, а тот лишь хватал воздух открытым ртом и слегка кивал головой, молча одобряя и соглашаясь с советами.

Звон гонга поднимает бойцов, и они торопливо спешат навстречу друг другу. Марина снова в отчаянии. Природа создала голову человека явно не для того, чтобы она стала мишенью, чтобы по ней дубасить кулаками, обтянутыми пухлыми перчатками. А зал, словно опьяненный, ревет и гудит, топает ногами…

— Бей!

— Не отпускай русского!

Миклашевский маневрирует, отходит назад, уклоняется от кулаков Рыжего Тигра и сам наносит удары. И все больше прямые, стопорящие. Но разве ими можно сдержать, остановить бешеный натиск антверпенского грузчика, привыкшего бравировать своей нечувствительностью к кулакам соперника? Марина закусила губу. Она не хочет смотреть на ринг, где, по ее мнению, идет полное избиение. Но она и не может не смотреть, потому что ринг, словно магнит, привлек ее к себе и не отпускал.

За короткие и бесконечные, как вечность, минуты боя Марина не только узнала, но, как ей казалось, и поняла Миклашевского, привязалась к нему душой. Он стал давно знакомым ей человеком, благородство и мужество которого лишь сейчас раскрывались в такой напряженной обстановке. Марина мысленно обращалась к Москве и ругала Центр, особенно кадровиков, которые подготовили такую тяжелую легенду для Миклашевского, ибо Рубцова почему-то искренне была убеждена, что Миклашевский — хороший чекист, отлично физически развитый и ему предложили пойти на такую роль, а он не нашел в себе силы отказаться и вот вынужден нести на себе нелегкий крест, быть профессиональным боксером, короче говоря, профессиональным драчуном. Разве нельзя было послать его «в командировку» с другой легендой, снабдив иными документами? Судя по его интеллигентному и симпатичному лицу, Миклашевский с успехом мог бы перевоплотиться, скажем, в драматического артиста и не подставлять голову под кулаки туполобых профессиональных драчунов.