Он так обрадовался, что тут же залез в банку с краской и оставил на полу отпечатки всех своих четырех лап.
— Зачем ты его сюда впустил? — рассердился мой товарищ. — Выгони его во двор.
«Ага! Выгони… Ты еще не знаешь про малину! — мелькнуло у меня в голове. — Но, с другой стороны… Сенька же умница и, очевидно, уже понял, что можно и чего нельзя», — прикинул я и вытолкал проказника за дверь.
И не ошибся. Сенька оказался еще умнее, чем я думал. Не успела за ним закрыться дверь, как он уже мчался к малине. Остановился и, заметив, что я наблюдаю за ним, негромко тявкнул:
— Гав! Скучно мне одному. Гав! Иди ко мне, а не то я…
Я вышел на крыльцо, Сенька подбежал, ласкаясь. Я взялся за ручку двери — Сенька рванулся к малине. Я спускаюсь с крыльца. Сенька ко мне. Я к двери — Сенька в малину…
Так и пришлось товарищу заканчивать ремонт одному.
Капкан
Не успел я вылезти из палатки, как Сенька тут как тут. Хвостом виляет и преданно смотрит мне в глаза.
— Что, соскучился за ночь? — усмехнулся я.
Сенька припал на передние лапы и еще усерднее завилял хвостом, приглашая играть.
— Ладно, ладно, некогда мне.
Взяв удочки, подсак, банку с червями, я столкнул на воду лодку. Сенька ужом проскользнул мимо меня и уселся на корме, радостно поблескивая глазами.
— Нет, брат, так дело не пойдет. А палатку кто стеречь будет, вещи?.. Вылазь, вылазь, — уговаривал я его. — Нельзя нам обоим отлучаться. Вылазь, ну!
Сенька с явной неохотой вылез на берег.
— Гав! — тявкнул негромко. — Возьми, пожалуйста!
— Сказал же — нельзя, — рассердился я. — Сколько можно повторять?
Сенька медленно потрусил по берегу вслед за мной. Я приналег на весла, и кусты скрыли от меня моего друга.
Через три часа, когда солнце уже жарило вовсю и утренний клев кончился, я причалил к берегу, но Сенька не выскочил, как обычно, навстречу. «Спит, наверное», — подумал я и громко позвал:
— Сеня! Ну-ка ко мне, быстренько!
Ни звука в ответ. Сеньки не было и в палатке. Я вновь позвал его и прислушался. Тихо все. Только чуть треснула где-то неподалеку ветка да всплеснула под берегом стайка рыбьей мелочи. «Что могло случиться? — не на шутку встревожился я. — До ближайшей деревни десять километров. Волков здесь не водится… Может, кто проезжал мимо да поймал его. Ведь Сенька такой доверчивый. Но тогда бы я слышал шум мотора…»
И все-таки я выскочил на дорогу. Пробежал до ближайшего поворота — свежих следов автомашин не было.
Солнце палило нещадно. Пот заливал глаза. В траве тревожно звенели кузнечики. Кусты стояли нахохлившись, виновато опустив привядшие листья. «А почему считают, что здесь нет волков? — вдруг подумал я. — Вон какие заросли! Ах. Сенька. Сенька! Ну почему я не взял тебя с собой в лодку? Бог с ней, с палаткой… с вещами…» Мне так стало жалко моего пропавшего друга, что запершило в горле и губы стали сухими, горячими.
Я вернулся к палатке, взял походный топорик и направился в самую гущу кустов, полный решимости хотя бы отомстить прожорливым волкам за своего четвероногого друга. Безуспешно я искал следы жестоких хищников, весь исцарапался о колючие ветки, но ничего не нашел. Подавленный и усталый вернулся к палатке. Ничто меня не радовало — ни хороший утренний клев, ни прекрасное место отдыха, ни устоявшаяся погода. Полными ненависти глазами смотрел я на эту коварную поляну, на густосплетение кустов — свидетелей Сенькиной гибели. Вдруг неподалеку от меня дрогнула и закачалась ветка. Я бросился вперед, ногой раздвинул кусты и увидел… Сеньку. Он лежал в какой-то страшно неудобной позе. Головы не было видно. Одна задняя лапа застряла в развилке ветки, другая — слабо скребла землю. «Живой еще!» — подумал я и, отбросив топорик, попытался поднять Сеньку на руки. Тело его дернулось, послышался жалостный тихий вздох. Я повернул своего верного друга на бок и захохотал.