– Пейте, пейте и перестаньте волноваться, – говорил он, – вам еще придется узнать многое, что не принесет радости.

Ласковый голос старика и его уверения подействовали успокоительно на Марью Егоровну. Она овладела собою настолько, что стала соображать, что происходит с нею и вокруг нее. Оглядевшись, она увидела, что кроме Кобылкина в комнатке было несколько человек, среди которых присутствовали полицейские. Ни мужа, ни жены Зальц не было.

– Где Амалия Карловна, Генрих Фридрихович? Вы их схватили? – спросила она.

– Это вы про кого же? – воскликнул Кобылкин. – Если про тех, кто вас завез сюда, так поговорим после… Важнее дело есть.

– А он, Алеша мой?

Лицо Кобылкина вдруг сделалось строгим.

– После, милая барышня, после, – сказал он. – Вы как себя чувствуете? Можете ехать со мною?

– Да, могу…

– Не будем терять времени! Господа, прошу вас тоже…

Кобылкин подал руку Воробьевой и жестом предложил ей следовать за ним. У крыльца дома стояла карета. Марья Егоровна, садясь в нее, увидала в углу двора экипаж, на котором она приехала сюда. Когда карета, в которую вместе с Воробьевой поместился и Мефодий Кириллович, отъезжала, Марья Егоровна увидела, что дом, где она только что была, опечатывали. В переулке теперь стояли толпы любопытных, и всюду на пути уже явились дежурные дворники и городовые.

– Бедная вы моя деточка, – говорил Мефодий Кириллович, – однако, и попали же вы в передрягу! Ой-ой-ой! В самую беду. Чуть не втюрились… Помните, что я говорил вам в первую нашу встречу, на что я намекал еще утром… а? Забыли! Облава на вас устроена была самая настоящая, все равно как на зверя с драгоценным мехом… Ловкачи-охотники были…

Марья Егоровна смутно понимала все, что говорил ей Мефодий Кириллович.

– Вы меня теперь в тюрьму везете? – вдруг перебила она его.

Кобылкин даже как будто опешил.

– Нет, зачем же это? – недоумевающе спросил он.

– Да ведь вы же подозреваете, что я убила отца!

– Ах, вот что… Это вам ваши Зальцы сказали?

– Да… они…

– Я так и знал! А вы и поверили, что Кобылкин Мефодий такой идиот…

– Вы сами же…

– Знаю, знаю! А вы кому-нибудь говорили об этих моих словах?

– Только Алексею Николаевичу.

– Ну, вот в этом и дело… Расскажите-ка, что еще врала вам эта дрянная немка.

Переутомление ли всеми тревогами этого дня подействовало на Воробьеву, или она невольно для самой себя убедилась, что этот старик ничего, кроме доброго, не желает ей, только она на этот раз пересказала ему все, что произошло с нею, что перечувствовала она с утра.

– И вы всю эту галиматью за правду приняли? – спросил Кобылкин, когда Марья Егоровна смолкла. – Эх вы, наивная девочка!

– Поверила, – созналась Марья Егоровна, – как же мне не верить, когда вы сами…

– Да, да! Но только я говорил в переносном смысле… Вы только были причиной всех причин, так сказать… А скажите, не знавали ли вы некоего Гирша Эдельмана?…

– Нет, даже имени такого не слыхала.

– Говорят, замечательный актер… Такого днем с фонарем поискать… мимист прекраснейший… Ну, а Кудринского этого вашего вы очень любите?

– Он мой жених. Если бы вы знали, как он был добр ко мне!