– А это мы узнаем все, – отвечал он. – Ну, Никитин, я тебя держать больше не буду, можешь уходить. Вызовет следователь – ты должен будешь явиться и дать свои показания… Может быть, еще что-нибудь сейчас припомнишь?

Парень помолчал и ответил:

– Кажись, все сказал… Что после вспомню – не утаю… Чего мне?

– Ну, то-то! Побеспокоили мы тебя, возьми на ужин.

Мефодий Кириллович протянул Никитину несколько мелких серебряных монет. Тот сперва недоуменно поглядел на него, потом лицо его вдруг расплылось.

– Покорнейше благодарим, ваше благородие, – низко поклонился он, – уж я выпью за ваше здоровье, да и знакомца помяну…

„Опять какая-то деланность слышится!“ – насторожился Кобылкин, но ничего не сказал Никитину, а только, кивнув на него головою, распорядился:

– Проводить!

– Прощенья просим, ваше благородие! – кланялся уже в дверях Никитин, сопровождаемый неотступно Пискарем.

Только что Пискарь и мастеровой скрылись, Кобылкин крикнул Савчуку:

– Иди, скорее иди! Надзирай за этим мастером… Глаз, смотри, не спускай… Потом придешь и скажешь мне.

Савчук скрылся. – Оставшись один, Мефодий Кириллович погрузился в думы.

Рушились одна за другую все комбинации, которые уже слагались в его уме. Мрак вокруг всех этих событий все более и более сгущался. Надежда, что тайна хотя немного осветится, явившаяся было, когда Пискарь сообщил, что найден и приведен мастеровой, виденный накануне с несчастным Кондратьевым, теперь, после этого допроса, в котором все было так естественно, исчезла совсем. Разве мог Никитин играть роль?

Да нет, никогда! Невозможно было думать, чтобы у простолюдина, да еще пропитанного спиртными напитками, могли быть такая громадная выдержка, уменье владеть собою, такая сила воли…

„А все-таки дважды голос-то этого молодца звучал как-то не так, – вспомнил Кобылкин. – Ну, да я сегодня же узнаю, как он поведет себя… Быть может, чем-нибудь себя и выдаст“.

Ложась спать, Кобылкин приказал разбудить себя немедленно, как только будет получено какое бы то ни было известие о Раките; однако он успел забыться сном, а о Пантелее Ивановиче ничего не было слышно. Под утро он почувствовал, что его будят.

– Мефодий Кириллович, – услышал Кобылкин голос Савчука, – вставайте скорее!

Сон как рукой сняло.

– Что такое? – вскочил он с постели. – Что случилось? Нашелся? Где он? Что с ним?

– В больнице, без памяти…

У Кобылкина даже руки опустились, когда он услыхал эти слова.

– Ну, так и есть! – растерянно бормотал он. – Четвертый уже…

– Ракита, – торопливо рассказывал Савчук, – был поднят в бесчувственном состоянии на улице. Подумали, что пьяный, отправили в участок, там заметили, что он болен.

– Что же с ним?

– Пока неизвестно… Только в себя не приходит…

Кобылкин в раздумье покачал головой.

„Да, работа видна для меня ясно, – говорил он сам себе, – работа чистая; только как добраться до работников, как узнать, кто они?“

Он поспешил одеться и, несмотря на то, что было рано, уехал в больницу. Там его, конечно, немедленно допустили к Раките и даже, несмотря на ранний час, вызвали доктора, принимавшего больного.