Роуз заглянула в комнату и сказала:

– Позвонила Дафна. Она прилетает в Хитроу завтра после двенадцати.

Лорел кивнула. Хорошо, что Дафна завтра будет здесь. Уходя, сиделка с трогательной деликатностью намекнула, что пора собирать семью: «Вашей маме недолго осталось идти, ее долгий путь уже почти окончен». А путь и вправду был долгий: до рождения Лорел Дороти прожила целую жизнь, о которой ее дочь только-только начала что-то узнавать.

– Чего-нибудь хочешь? – спросила Роуз, наклоняя голову, так что седые волосы коснулись плеча. – Может, чаю?

Лорел ответила: «Нет, спасибо», и Роуз вышла. На кухне послышались шаги, загудел чайник, зазвенела посуда. Милые домашние звуки. Лорел порадовалась, что мама здесь и может их слышать. Она села в кресло у кровати и легонько погладила мамину щеку.

Грудь спящей тихо вздымалась, и это зрелище странным образом умиротворяло. Интересно, слышит ли мама звуки внизу, думает ли сквозь сон: «Мои дети дома, мои взрослые дети, здоровые и счастливые, им хорошо вместе»? Трудно сказать. Мама последнее время спала спокойнее, кошмары ее больше не тревожили, и, хотя из забытья она выходила все реже, это были поистине светлые мгновения. Очевидно, Дороти оставила все свое беспокойство – стыд и сожаления о былом – и перешла туда, куда им хода нет.

Лорел радовалась за нее. Что бы ни случилось в прошлом, нестерпимо было думать, что мама, почти всю жизнь олицетворявшая собой любовь и доброту (не раскаяние ли тому отчасти причиной?), на пороге смерти терзается чувством вины. И еще Лорел хотела знать больше, хотела поговорить с мамой, пока та жива, выяснить, что именно произошло в тот день шестьдесят первого года и раньше, в сорок первом. Она не могла смириться с мыслью, что Дороти Николсон умрет, так и не рассказав, какое именно «травмирующее событие» так ее изменило. «Спроси меня снова, когда подрастешь», – сказала она на вопрос Лорел, как из крокодила сделалась человеком. Лорел изнывала от желания спросить прямо сейчас. Отчасти из эгоистичного любопытства, но главным образом – чтобы дать маме те утешение и полное прощение, в которых она так явно нуждалась.

– Расскажи мне о своей подруге, мама, – тихо проговорила Лорел в безмолвной сумеречной комнате.

Дороти шевельнулась, и Лорел повторила чуть громче:

– Расскажи мне о Вивьен.

Она не ждала ответа – сиделка перед уходом сделала укол морфия. Еще немного посмотрев на спящую маму, Лорел откинулась в кресле и достала из конверта старую открытку.

Текст, разумеется, не изменился, на открытке по-прежнему было только одно слово: «Спасибо». Никаких дополнительных надписей не проступило, никаких подсказок, кто отправитель, никаких новых разгадок.

Лорел вертела открытку в руках, пытаясь сообразить, отчего считает ее такой важной. Может быть, просто потому, что других ниточек вообще нет? Она убрала открытку обратно в конверт и тут вновь заметила марку.

И опять что-то зашевелилось в памяти.

Что-то она все время упускает, что-то, связанное с маркой.

Лорел поднесла конверт ближе к глазам, вглядываясь в лицо молодой королевы, в ее коронационную мантию… Не верилось, что прошло целых шестьдесят лет. Может быть, ощущение значимости конверта связано не столько с маминой тайной, сколько с той важностью, которое это событие имело в глазах восьмилетней Лорел? Она и сейчас помнила, как смотрела коронацию по телевизору, который родители специально взяли в прокате. Вся семья собралась в гостиной, и…