Утром Илья проснулся «знаменитостью»! Sic est gloria mundi![3] Все газеты города и ближайших окрестностей, включая японские, китайские и колониальные, вышли со статьями, посвященными не столько перевороту во Владивостоке, сколько «местью «амурского магната и мультимиллионера», разоренного японским офицером». Земцы не умели воевать ничем, кроме пера, и раскрутили эту историю так, что вся мировая пресса среагировала на произошедшее в городе. Это сейчас состояния начинаются с «арбуза», а тогда на счету был каждый миллион, а как только состояние переваливало за десяток, то человек считался не просто богатым, а очень-очень богатым. Амурский банк из Благовещенска давным-давно переехал во Владивосток под охрану японцев, так как банкиры первыми чувствуют неустойчивость власти. Они подтвердили земцам, что состояние Николая Васильевича до войны оценивалось примерно в 4–5 миллионов фунтов и значительно выросло, в связи с увеличением стоимости племенного поголовья. Они предоставили справки, что большая часть капитала была переведена в Русско-Китайский банк, со штаб-квартирой в Харбине, оккупированном Японией, и листок с розыском является средством замораживания счетов японской администрацией. То есть применены внеэкономические меры для блокирования возможности использования счетов наследниками. Все называли это грабежом и требовали от Японии снять арест и выплатить требуемую компенсацию одному из самых богатых семейств края. Скандал принял международные размеры. Уж что-что, а вопрос защиты капитала – один из камней преткновения всей капиталистической юриспруденции. Иск товарищ Глеб составил качественно, выпятив заодно выставленные Японией препятствия на пути подачи подобных бумаг. В общем, через день консул принял документы к рассмотрению из рук военного министра Земского правительства Сергея Георгиевича Лазо, действовавшего по генеральной доверенности со стороны истца. Илье заходить второй раз в консульство категорически запретили. Сам он, в перерывах между размещением народной милиции в фортах «старой линии», давал многочисленные интервью во все газеты, в чем ему активно помогал Луцкий, полиглот и очень подкованный большевик и разведчик.
Так как скандал набирал обороты, и Япония оказалась в полной международной изоляции, то волей-неволей ей пришлось пойти на переговоры с военной администрацией Владивостока. И началось это дело с того, что в город прибыло три эшелона с текинцами, промаркированными клеймом завода Басова, в том числе с тремя жеребцами-рекордсменами: Барсом, Гепардом, Тигриком, и двумя матками: Золотой Звездой Востока и Агидель. Ну, хоть что-то! После этого несколько офицеров штаба генерала Танаки приступили к переговорам по обеспечению безопасности визита главы военной администрации на континенте. По эту сурдинку удалось направить в город продовольствие и немного увеличить нормы отпуска основных продуктов питания для жителей, ибо это была самая уязвимая часть обороны города.
Но «иски и газетный шум» лишь оттеняли неудачи японской администрации: 3-я и 4-я дивизии Амурской партизанской армии взяли Хабаровск и успешно продвигались вдоль Приморской железной дороги. Восточно-Сибирская Советская Армия предприняла первую попытку штурма Читы, и у атамана Семенова не было свободных войск, чтобы перебросить их на Приморское направление. Освобожденный из плена, под Хабаровском, председатель войскового комитета Забайкальского казачьего войска, член ВКП(б) Николай Матвеев, получив исчерпывающие инструкции, подготовленные Лазо, убыл в сторону Зилово, с целью активизировать контакты с командованием ВССА, которая, по всем планам, должна была стать основной военной силой на этом направлении. Но, в силу некоторых обстоятельств, армия сейчас, в конце января – начале февраля, больше уделяла внимание окончательному разгрому колчаковских соединений и добивала каппелевцев, ставя перед собой задачу выйти к Кяхте, Троицко-Савску, а не к ослабленной до предела Чите. Требовалось согласовать усилия в условиях фактического отсутствия прямой связи. Так что действовать приходилось наобум, как сердце велит, да обстоятельства складываются.