Имя «Гольдманы-из-Балтимора» было парным к нашему, моему и моих родителей, — «Гольдманы-из-Монклера»: мы жили в Монклере, штат Нью-Джерси. Со временем длинные названия сократились, они стали Балтиморами, а мы Монклерами. Имена эти придумали бабушка и дедушка Гольдманы: чтобы не путаться в разговоре, они для удобства поделили наши семьи на две географических единицы. Тем самым, когда мы все, к примеру, собирались у них во Флориде на Рождество и Новый год, они могли сказать: «Балтиморы приедут в субботу, а Монклеры в воскресенье». Поначалу это были всего лишь ласковые обозначения, но в итоге они превратились в способ выразить превосходство Гольдманов-из-Балтимора даже внутри собственного клана. Факты говорили сами за себя. Балтиморы — это адвокат и врач, а их сын учится в лучшей частной школе города. Что же до Монклеров, то мой отец был инженером, мать работала продавщицей в местном филиале нью-йоркского бренда люксовой верхней одежды, а я честно учился в муниципальной школе.

Интонация, с какой старшие Гольдманы произносили эти семейные словечки, вобрала в себя все высокие чувства, которые они питали к племени Балтиморов: слово «Балтимор» перекатывалось у них на языке золотым шариком, тогда как слово «Монклер», казалось, было начертано слизью улитки. Все хвалы доставались Балтиморам, вся хула — Монклерам. Если не работал телевизор, значит, это я сбил настройки, а если хлеб оказался черствым, то только потому, что его купил мой отец. Булочки, привезенные дядей Солом, всегда были отменного качества, а телевизор снова работал, потому что его наверняка починил Гиллель. Даже в одних и тех же ситуациях они обходились с нами по-разному. Если кто-то из нас опаздывал к ужину, то про Балтиморов бабушка с дедушкой говорили, что бедняги наверняка застряли в пробке. Но если задерживались Монклеры, они тут же начинали сетовать на наши якобы вечные опоздания. Что бы ни случилось, Балтимор был средоточием всего прекрасного, а Монклер — всегдашним «могло-бы-быть-и-получше». Самая изысканная икра из Монклера не стоила и ложки гнилой капусты из Балтимора. А когда мы все вместе ходили в ресторан или бродили по торговым центрам, бабушка, встретив знакомых, представляла нас так: «Это мой сын Сол, он известный адвокат. Его жена, Анита, ведущий врач у Джона Хопкинса, и их сын Гиллель, юный гений». В ответ каждый из Балтиморов получал рукопожатие и почтительный поклон. Затем бабушка продолжала свое соло и неопределенно тыкала пальцем в меня и моих родителей: «А это мой младший сын с семейством». И мы удостаивались кивка, примерно такого, каким благодарят шофера или домработницу.

Единственное, в чем Гольдманы-из-Балтимора и Гольдманы-из-Монклера времен моего детства были равны, — это в количестве: обе наши семьи состояли из трех членов. Но если по официальным бумагам Гольдманов-из-Балтимора числилось трое, то люди, близко их знавшие, сказали бы, что их четверо. Ибо моему кузену Гиллелю, с которым я до тех пор делил все минусы положения единственного ребенка, вскоре повезло — жизнь подарила ему брата. После событий, о которых я чуть ниже расскажу подробнее, он стал всегда и везде появляться с другом, которого, если его не знать, можно было счесть воображаемым. Вудро Финн, или Вуди, как мы его называли, был красивее, выше и сильнее его, заботлив, способен на все и всегда оказывался рядом, если в нем появлялась нужда.