По ее щекам стекали водопады слез.

— Я больше не могу молчать, Маркус! Не могу больше носить это в себе!

Меня охватило нехорошее предчувствие.

— Что происходит, Алекс?

Она попыталась собраться и посмотрела мне прямо в глаза:

— Я знала, что собираются делать твои кузены. Я знала, что они сбегут. Вуди не собирался являться в тюрьму.

— Что? Ты знала? Но когда они тебе успели сказать?

— Тогда же, вечером. Ты занимался барбекю со своим дядей, а я пошла с ними прогуляться. Они мне все рассказали. Я обещала никому не говорить.

Я повторил в смятении:

— Ты с самого начала знала и ничего мне не сказала?

— Марки, я…

Я поднялся со стула:

— Ты не предупредила меня о том, что они намерены делать? Позволила им уехать и ничего мне не сказала? И кто ты после этого, Александра?

Все посетители бара уставились на нас.

— Успокойся, Марки! — умоляющим тоном сказала она.

— Успокоиться? А с чего мне успокаиваться? С того, что ты три недели подряд, пока они были в бегах, ломала передо мной комедию?

— Но я правда волновалась! А как ты думаешь?

Меня трясло от ярости.

— По-моему, между нами все кончено, Александра.

— Что? Марки, нет!

— Ты меня предала. Не думаю, что я когда-нибудь смогу тебя простить.

— Маркус, не надо со мной так!

Я повернулся к ней спиной и вышел из бара. На нас все смотрели. Она кинулась за мной и попыталась удержать за руку, я вырвался и заорал:

— Оставь меня! ОСТАВЬ МЕНЯ, ГОВОРЮ!

Быстрым шагом пересек гостиничный холл и вышел на улицу.

— Маркус! — крикнула она со слезами отчаяния. — Не надо!

Перед отелем стояло такси. Я вскочил в него и запер дверцу. Она бросилась к нему, пыталась открыть, стучала в стекло. Я велел шоферу ехать в аэропорт. Пусть все остается позади.

Она бежала за машиной, опять стучала в стекло, кричала, плакала, молила:

— Не надо со мной так, Маркус! Не надо!

Такси прибавило скорость, и она отстала. Я выбросил телефон в окно и закричал, выплескивая свою ярость, свой гнев, свое отвращение к несправедливой жизни, отнявшей тех, кто значил для меня больше всего на свете.

В аэропорту Нассау я купил билет на первый же рейс до Нью-Йорка. Мне хотелось исчезнуть, совсем, навсегда. И все-таки мне ее уже не хватало. Если бы я знал, что не увижу ее долгих восемь лет.

Я часто вспоминаю эту сцену. Как я ухожу от Александры. В те жаркие июньские дни 2012 года, сидя один за письменным столом в Бока-Ратоне и воссоздавая прихотливые узоры нашей юности, я думал о ней, о том, как она там, в Лондоне. Меня снедало одно-единственное желание — поехать к ней. Но едва перед моими глазами снова вставала она, заплаканная, бегущая за такси, как всякая мысль что-то сделать исчезала. Какое право я имею через восемь лет снова вторгаться в ее жизнь и переворачивать все вверх дном?

Кто-то постучал в дверь комнаты. Я подскочил. Это был Лео.

— Прошу прощения, Маркус. Я позволил себе войти. Вас давно не видно, и я уже начал беспокоиться. У вас все в порядке?

Я с дружеской улыбкой приподнял тетрадь, в которой писал.

— Все хорошо, Лео. Спасибо за тетрадь.

— Она ваша, по праву. Вы же у нас писатель, Маркус. Книга — куда более тяжкий труд, чем я думал. Приношу свои извинения.