Нил Игнатович умолк, закрыл глаза и будто стал прислушиваться к отголоску своих растворившихся в тишине слов. А Борис Михайлович с тоскливой грустью смотрел на его строгое и неподвижно-мертвенное лицо.

— Что-то мы с вами увлеклись сложными анализами, Нил Игнатович, — сказал маршал после затянувшейся паузы, и в его словах прозвучало желание сменить тему разговора. — Вы так меня атаковали вопросами, что я не успел спросить, как вы себя чувствуете.

— Спасибо, голубчик. Чувствую, как должен чувствовать. — Нил Игнатович подавил вздох. — Но человек так создан, что ничто не мешает ему постигать истину. Даже страдания… Я так понял, что Гитлер упредил нас в развертывании сил. А мы?

— Мы? — переспросил Борис Михайлович. — Нам пока приказано не давать повода для агрессии в надежде оттянуть ее начало. Но меры все-таки принимаем. Скрытно выдвигаем из глубин страны пять армий: Ремезова, Вршакова, Конева…

— Герасименко и Лукина, — продолжил перечень Нил Игнатович. — Об этом я знаю. Знаю и о развертывании управлений двух фронтов, о приведении в боевое состояние флотов… А что делается там, в приграничных округах? Я же помню, голубчик, как вы с Жуковым настаивали держать главные силы в районах старых границ, а к новым границам предлагали выдвинуть части прикрытия для обеспечения развертывания главных сил в случае нападения…

— Не согласились с нами. — Борис Михайлович прерывисто вздохнул.

— Не согласились… — горестно повторил Нил Игнатович. — Не согласились с такими светлыми головами…

— Нил Игнатович, зачем вы так?..

— Я, голубчик, имею право на все. — Профессор Романов улыбнулся жалкой, почти детской улыбкой, в глазах его промелькнуло снисходительное упрямство. — Война подтвердит нашу с вами правду…

— Лучше бы не подтверждала. — Маршал сокрушенно махнул рукой. — Поэтому стараемся хоть исподволь улучшать в приграничных округах группировки. Ну, и надеемся на рассудительность командующих округами и командармов. Они, надо полагать, понимают, что армия для того и существует, чтобы быть в постоянной боевой готовности. А тем более когда со стороны границы дышит грозой.

В коридоре вдруг послышался приближающийся глухой топот. У двери шаги замерли, и тотчас же раздался тихий стук. Вошел дежурный по госпиталю — молоденький военврач в белом халате и с противогазом через плечо.

— Товарищ Маршал Советского Союза! — срывающимся голосом обратился он. — Вас срочно просят к телефону!..

Борис Михайлович поднялся и с неуверенностью сказал:

— Я постараюсь вернуться, Нил Игнатович.

— Не надо, голубчик… У тебя дела, — грустно ответил профессор. — И я устал… Прощай…

Когда за маршалом Шапошниковым закрылась дверь, Нил Игнатович напряг слух, чтобы по его шагам определить, спокойно ли идет маршал к телефону. Но шагов не расслышал, будто там, за порогом госпитальной палаты, разверзлась пустота. Он вдруг явственно ощутил эту пустоту, наполненную тихим звоном, только уже не за дверью, а вокруг себя, ощутил бездну, среди которой куда-то плыла, чуть покачиваясь, его невесомая койка с его невесомым телом. Он вслушался в необыкновенную легкость своего тела и, подивившись столь необычному состоянию, хотел придержать на себе простыню, чтоб она не соскользнула куда-то в пустоту. Но не ощутил ни своих рук, ни своего тела.