…Чашку с чаем надо брать кончиками пальцев, чтобы показать, как полно налил вам хозяин. Этому меня учил еще тот, прежний наставник, в другой, прежней жизни. Теруо наливает мне чуть больше половины чашки, слегка улыбается и садится напротив меня.

— Беседа двух воинов подобна солнечному лучу зимой. Он светит и радует, но не горячит и не утомляет.

— Наставник…

Но Теруо останавливает меня:

— Воин должен быть почтителен к старшему, но не должен унижать себя, будучи равным среди равных.

— Брат Теруо… Женщина, она… Ленка…

Он внимательно смотрит на меня:

— Так это была Елена? Я понял, что ты был с женщиной. — И, предваряя мой вопрос, слегка улыбается: — Ты пахнешь по-другому. Мужчиной. Да, женщина может вывести воина из равновесия. А знаешь, почему?

— Нет.

— Знаешь ли ты форму разума и форму женщины?

Иногда мне кажется, что Теруо издевается надо мной. Какая форма может быть у разума?

— Не знаешь. А между тем разум имеет четыре угла и не будет двигаться даже в случае смертельной опасности. Женщина же кругла. О ней можно сказать также, что она не ведает различия между добром и злом, между хорошим и плохим и может закатиться куда угодно.

Вот так. Вроде бы ничего не понятно, но ведь все ясно. Ленка, Ленка…

— Скажи мне, — Теруо смотрит на меня поверх чашки, — ты ее любишь? А она тебя?

— Не знаю… Люблю…

— А знаешь ли ты, что любовь черпает свою силу из смерти. Человек должен умереть за свою любовь, и поэтому смерть очищает любовь и делает ее трепетной. Это — идеальная любовь. Идеал любви — тайная любовь…

Мой прежний наставник никогда не говорил со мной об этом. Наверное, он считал, что я слишком мал…

— У мужчин должна быть возможность удовлетворять плотские желания. Без этого подлинная любовь невозможна. В этом трагическая сторона мужской физиологии. Ты не должен стыдиться этого. Но это не должно расслаблять тебя.

Теруо смотрит на меня долгим, очень долгим взглядом и вдруг одним движением встает. Словно вода потекла вверх…

— Если это добавит тебе уверенности, то я скажу так: если бы я имел дочь, то выдал бы ее за тебя и благодарил бы судьбу за то, что она послала мне такого сына.

Сашка уже забыл, как он жил до этой странной «военно-приходской школы». Лишь иногда, очень-очень редко, во сне он видел родителей, свой прежний дом, школу… Тогда становилось так сладко, так тепло… Но потом обязательно появлялась тетка и ее высохший, точно скелет, муж. И все обрывалось. Он вздрагивал и просыпался. Иногда негромко вскрикивал. Тогда Ленка, спавшая рядом, не просыпаясь, тихонько гладила его по плечу и, повинуясь материнскому инстинкту, старалась укрыть его потеплее и прижаться к нему покрепче. И он снова проваливался в сон — уже в другой, в котором были полоса препятствий, тир, фехтование и наставники…

Дни же были так плотно заполнены, что времени на размышления или воспоминания не оставалось. Зарядка, завтрак, тренировки, занятия по школьной программе, уроки по Закону Божьему, снова тренировки — рукопашный бой или фехтование, обед, кросс, тренировки… А если между обедом и ужином выпадало хотя бы несколько свободных минут, то все топали к малышам — несколько групп в этом странном учебном заведении были укомплектованы совсем маленькими учениками — шести-семилетнего возраста, хотя встречались даже пятилетние.