Однако у меня было желание прийти на заседание коронерского суда, состоявшееся позже на той же неделе и посвященное расследованию по делу о смерти Шарлотты. Я позволил маме и Джонни сопровождать меня. Мы сидели в двух рядах позади родителей Шарлотты, но не обменялись с ними даже мимолетным взглядом.

Я не знал, почему хотел присутствовать на этом заседании. Быть может, мне казалось, что я недостаточно страдал, и мне нужно было знать, сколько еще боли я смогу выдержать, прежде чем полностью сломаюсь.

Я внимательно слушал, как зачитывают показания свидетелей, смотрел кадры, снятые видеорегистратором на вершине утеса. В конце концов старший коронер – пухлая женщина средних лет с добрым лицом и сочувственными глазами – объявила медицинское заключение о причинах смерти: множественные травмы.

– Да неужели, – пробормотал я тихонько. Но, кажется, Джонни меня услышал.

– Прежде чем вынести заключение о том, что это было самоубийство, я должна перечислить два факта, не подлежащие сомнению, – продолжила коронер. – Миссис Смит совершила действие, следствием которого стала ее смерть; она сделала это с намерением убить себя. Я должна быть уверена, что именно это и произошло, – и я уверена. Миссис Смит поднялась на вершину Бирлинг-Гэп вместе с мужчиной, чья личность пока не установлена, а затем скончалась от падения на камни внизу. Следовательно, в данных обстоятельствах я могу вынести заключение: случившееся являлось самоубийством.

Итак, на протяжении трех дней все и случилось: тело моей жены было кремировано, а потом суд публично огласил, что она покончила с собой. Вероятно, теперь я мог двигаться дальше.

Прожив восемь недель в родительском доме, я ощутил нарастающее желание снова вернуться в свою квартиру. Нужно было оказаться в знакомой обстановке, чтобы почувствовать себя хотя бы на каплю прежним. Я не мог позволить призраку Шарлотты выгнать меня из моего собственного дома.

Отперев входную дверь, я в нерешительности замер на пороге. В воздухе все еще витал запах ее любимых освежителей. На вешалке висел ее плащ. На свадебной фотографии в запылившейся рамке мы с ней улыбались друг другу под аркой, увитой розами.

Почти треть моей жизни прошла в состоянии «мы», и теперь мне неожиданно снова пришлось привыкать к тому, что есть только «я». До меня дошло, что прошлая жизнь, столь любимая, уже не вернется, и я никогда не смогу повторить ее с кем-то иным. Из глаз покатились слезы, и я никак не мог их остановить.

Я не был готов к возвращению в нашу спальню, поэтому решил спать в кладовке – единственной части квартиры, которую мы никак не позаботились обставить. Лишь ухитрились втиснуть туда одноместный матрас и крошечный шкафчик-тумбу из «ИКЕА». Но сейчас это вполне сгодилось. По соседству располагалась детская, и туда я тоже не готов был пока войти. Пока она оставалась такой как есть – в нейтральных оттенках желтого, с разбросанными вокруг мягкими игрушками, – я мог представлять, будто Дэниел спит там. Не хотел отпускать его.

Несколько дней спустя я распечатал отчеты о звонках с мобильного телефона Шарлотты. Я поверил детективу О’Коннору, когда он сказал, насколько часто она звонила в «Больше некуда». Но все же хотел увидеть это собственными глазами. Просмотрел каждую колонку: большинство звонков сделано утром или днем, когда я был на работе. Время от времени она звонила по вечерам или по выходным, когда мы оба были дома. Я вспомнил, как Шарлотта уходила в другую комнату, говоря, будто беседует с подругами, – но теперь знал, что на самом деле она, находясь в считаных метрах от меня, говорила незнакомому человеку о своем желании умереть.