…Где всё это теперь? — девочки, ложечки, сладкий запах белья…

Потом, когда я уже учился в школе, в самом последнем классе, мы однажды поехали с одноклассниками в Питер: не помню, Ленинград он тогда был или уже Санкт-Петербург.

На обратной дороге я забрался на верхнюю полку, но уже не один, а с самой красивой одноклассницей. Ночью поезд тряхнуло, и я, лежавший на краю, упал вниз — голой грудью на стакан с подстаканником. Кто-то ночью пил чай и оставил на столике посуду. Прелесть подстаканника оказалась в том, что он был выполнен изящно — с двумя остриями в виде копий.

Я сидел на нижней полке и смотрел, как у меня из груди торчит подстаканник. Мелкое стаканное стекло аккуратно покрошилось у меня в грудной клетке, в районе лёгкого.

Наверное, меня наказали за то, что я вожделен-но смотрел на девушек в детстве. А как я должен был на них смотреть? Уберите, наконец, у меня подстаканник из груди, я до сих пор его чувствую, он холодный…

Тогда меня, обильно кровоточащего, перевязали, довезли до Дзержинска, где вычистили стекло и зашили — почему-то не вколов обезболивающее. Было больно, я кричал. Самая красивая девушка слышала меня в коридоре и плакала.

Хотя чёрт её знает, я ж не видел, это она сама потом сказала.

Неписаный армейский закон гласит, что спать на верхних полках авторитетным солдатам западло, но я таких девушек видел по диагонали в детстве, что меня не парили эти глупости. Свой положенный армейский срок я проспал на верхней полке. Иногда мне снилось, что моя кровать плавает по казарме, до тумбочки дневального и обратно. Единственный минус моего месторасположения был лишь в том, что когда взбесившийся сержант, спавший справа, кидал табуретку на пацанов, гоношившихся слева, — табуретка иногда падала на лежавших на верхних полках. Но на меня — никогда. Меня, видимо, уже наказали подстаканником.

Когда в двадцать два года я устроился в ментовской спецназ, именуемый ОМОН, и через полгода покатил в не на шутку развоевавшуюся чеченскую республику, то единственное, что я знал заранее, — так это где я буду спать.

Нас разместили в Грозном, в большом и сыроватом каменном ангаре, где уже были установлены в два яруса койки. На одну из верхних коек я немедленно взгромоздился. Под подушкой у меня, все шестьдесят суток, лежал автомат. За всё это время я ни разу не раздевался и не ложился на простыню. Спал поверх одеяла, в бушлате, очень сладко и спокойно, полтора с лишним метра над землёй.

Никаких девушек по диагонали уже не было, и они даже не снились.

Никогда в жизни мне не спалось так хорошо.

С тех пор я сменил множество кроватей — как минимум на трёх континентах, в двух десятках стран и сотне городов, где довелось побывать.

Двухъярусных кроватей нету нигде.

Мне, впрочем, нравится, когда в гостиницах в одноместном номере стоят две кровати вместо одной. Иногда появляется иллюзия, что кто-то придёт и полежит рядом. К тому же нет никакого риска упасть на подстаканник с большой высоты.

Впрочем, однажды, перед одним заграничным вояжем с литературными собратьями, в мой гостиничный номер подселили одного поэта.