Настроили баррикад, не пройти, ни проехать.

Пока добираешься невесть откуда пешком до своей конечной остановки, всё время приходится то на одну баррикаду забираться, то на другую.

В итоге то здесь ногу отдавишь патриоту, то там голову либералу.

Обижаются, кричат вослед. Помнят потом про тебя только плохое, другим рассказывают.

А ты идёшь себе. Дома чай, дома дети, дома огромный пёс: откроет пасть — там как печь.

Иметь врагов скучно. Всё время нужно заставлять себя искренне разозлиться.

А на что, собственно?

Человек переживает о тебе, ты заботишь этого человека, ты спать ему не даёшь, можно сказать: он имеет к тебе чувство, он имеет к тебе страсть.

Живёшь тут, печали не знаешь, а, оказывается, кто-то думает про тебя непрестанно, тайно, незримо живёт с тобой, мучается больною душой обо всех твоих радостях, искренне и тепло радуется всем твоим печалям.

Ругать человека за то, что он тебя ненавидит, — то же самое, что проклинать влюблённого в тебя.

Завести себе врага — значит ответить ему взаимностью.

Когда ты искренне веришь, что у тебя много врагов, — это значит: ты пошёл по рукам.

Кому-то это нравится. Кто-то и не умеет иначе: ведь переизбыток неприязни вызывает почти те же самые чувства, что и переизбыток любви.

«О, как меня не любят! Я такой значимый! Я такой заметный! Пожалуй, ещё раз крикну: “Эй, ублюдки! Земноводные! Твари дрожащие!..” О, зашевелились. Значит, я есть!»

Любовью стад кормятся с тою же ненасытностью, что и ненавистью стад. Иногда кормятся и тем и другим одновременно.

Но, вообще говоря, человеку вполне должно хватать для ненависти и для любви самого себя и нескольких ближних, связанных кровью и родством.

Всё остальное — от лукавого. Всё остальное отвлекает от главного.

Мне нет никакого дела до моих врагов. Кто вас таковыми назначил? Никто! А самозванцы тут не принимаются, у нас не Смутное время.

Если хотите стать моим врагом — подставьте себе табуретку и подпрыгивайте вверх, чтоб я вас заметил. У вас есть шансы, но небольшие — немногим выше табуретки.

Попробуйте, впрочем, поставить одну табуретку на другую и взгромоздитесь сверху. Возможно, чуть позже я услышу грохот и заинтересуюсь.

Пока что мне неинтересно.

Какие-то либералы, какие-то патриоты, все копошатся, издают стрёкот и клёкот.

Либералы обвиняют тебя в чрезмерном патриотизме, патриоты — в чрезмерном либерализме.

Либералы уверены, что ты продался патриотам. Патриоты уверены, что ты продался либералам.

Человек без ценника — анахронизм, непонятно, что с ним делать.

«Парень, да ты с изъяном!»

Либералы ходят вокруг, туда, сюда и обратно с хозяйским видом, а сами в любую минуту опасаются, что на них прикрикнут, войдёт мужик в ужасном тулупе, засунет либерала в пахучий карман, сдавит двумя пальцами за певчую шею, унесёт топить к проруби.

Патриоты сидят с обиженными лицами, словно им обещали принести щей, а вместо этого оставили голодными, не пригласили в зал, оставили в дворницкой, а в зале музыка, а в зале устрицы, а в зале танцы и женщины с голыми плечами.

Сидит патриот, чешет себя в разных местах и говорит: «Устрицы — пища чуждая, немужицкая, женщины ваши — сами как устрицы, не хочу их, не хочу их нисколько, и музыка ваша бесовская…»