А сам втайне ждёт, что явится генерал-губернатор с багровым, как закат Европы, лицом, икнёт, заметит в темноте патриота, удивится, спросит: «А ты что здесь, братец? Пойдём-ка хряпнем водочки!»

И патриот пойдёт, потянется за генерал-губернатором с детским, искренним чувством, ему тоже хочется, чтоб его взяли на руки, пригрели, поцеловали.

Встанет патриот подальше от либерала, боком к нему, а либерал, в свою очередь, отойдёт на три шага от патриота и тоже боком повернётся. И лишь генерал-губернатор будет сиять посредине, как самовар: о него всякий втайне желает погреться.

Знаю одного либерала. Это не просто либерал, это апофеоз, это апокриф, это носитель тотального парадокса.

Знаю одного патриота. Это не просто патриот, он заслуженный мастер культуры, народный университет и хранитель устоев в одном лице.

Оба из комсомольцев.

Наблюдал как-то обоих вблизи генерал-губернатора. Генерал-губернатор повернётся налево — там тут же стоит заслуженный патриот, в руке шампанское, тянется чокнуться. Генерал-губернатор повернётся направо — там немедленно оказывается наш либеральный парадокс со своим бокалом вина. Губернатор назад — а там всё тот же лоснящийся мракобес. Губернатор вперёд — а там всё тот же ходячий апокриф.

Каждый из них — и мой любезный либерал, и мой незабвенный патриот, — умеет стоять сразу с четырёх сторон от генерал-губернатора. Это талант! Это дар.

Но вообще мне иногда кажется, что эти двое, сколь бы они ни презирали друг друга, — близнецы.

Что делать со всем этим? Всерьёз сердиться на либерала? На патриота? На генерал-губернатора? Вызвать кого-нибудь на дуэль? Явиться в центр залы с видом Чацкого, нахамить всем поочерёдно?

Вообще, неплохо, вообще — даже увлекательно.

Но вы никогда не думали, что Чацкий — это всего лишь вывернутый наизнанку Хлестаков?

Онегин — и тот чуть напоминает Хлестакова навыворот. Печорин — тоже перешитый заново, мизантропичный Хлестаков. Да и Базаров — всё тот же Хлестаков, но перелицованный уже по науке.

С одной разницей, что Хлестаков, хоть на день, но принёс людям надежду, осчастливил их, успокоил. Не желал себе наживать врагов, и в некотором смысле не нажил.

В то время как эти невозможные чацкие оскорбляют приличных людей, бьют по лицу добрых товарищей, предают невест, режут лягушек, старательно разрушают и так сомнительную гармонию мира.

Не желаем мы себе такой судьбы.

Враги мои самозваные! Мои в корень зрящие! Мои проницательные! Читающие в душах! Постигшие суть! Отделяющие зёрна от плевел! Русских от нерусских! Мракобесие от социал-дарвинизма! Религию от свободы!

Вы правы.

Ревизор ещё не приехал. Наша фамилия Хлестаков. Нам нечем платить за номер в гостинице. Нам не дают в долг. Как дела, брат Пушкин? Да так как-то всё.

Хотите, мы уступим вам своё место. Выйдем за дверь. Смолчим. Утрёмся. Исчезнем. Извините, я украл ваше самопишущее перо. И вот ещё портсигар случайно унёс. Всё возвращаю. Возьмите и не держите зла, покорно-с благодарю-с.

Всё-таки хотите стреляться? Только ради вас. Исключительно ради вашего спокойствия. Вы сами попросили. Вы попросили — мы выстрелили.