— Потом самолетка до-о-олго летай, бомбы бросай… Моя начальника товарища сержанта говори: моя можно самолетка стрели? Товарища сержанта не разрешай, потому что его думай, что моя не попадай… Потом моя начальника товарища сержанта мал-мало помирай. Запрещай моя больше никто нет. Моя стреляй. Все, однако…
— И что?! — потрясенно спросил Руссиянов. — Ты попал в него… из винтовки?!
— Моя стреляй — моя всегда попадай! — гордо сказал маленький красноармеец. — Пачка патронов — шибко-шибко дорогой, однако, целый песцовая шкурка стоит!
В реальности очевидец вспоминал: «Связист-сибиряк при КП дивизии отправился проверять линию. Не успел он выйти из леса, как чуть ли не прямо на него стал пикировать „мессершмитт“. Боец не растерялся, вскинул винтовку и выстрелил бронебойным патроном в самолет. Повиляв из стороны в сторону, стервятник сел в нашем расположении, пилота взяли в плен. Оказалось, что пуля угодила летчику в руку, гитлеровец не смог крепко держать штурвал и едва-едва сумел посадить самолет».
Там же, чуть позже…
— Что говорят пленные?
— Товарищ генерал, фашисты просто ошеломлены! После первого боя пленных у нас было немало, и почти каждый из них говорит о «новом страшном оружии русских», от которого «танки горят, как факел». Один пленный ефрейтор-танкист даже так сказал: «Когда мы наступали, мы думали, что вот-вот русские батареи откроют огонь, и мы их подавим. Но русские молчали. Это нас сильно встревожило. Потом командир танка дал приказ „Вперед!“, и мы пошли. Если бы я знал, что у русских такое мощное зажигательное оружие, я бы повернул обратно…» Когда мы ему показали это «мощное зажигательное оружие», он очень удивился.[165]
— Честно говоря, я бы тоже… удивился… — хмыкнул генерал. — Ну ладно, товарищи командиры. Самое главное, что поле боя осталось за нами. А это значит, что немецкие танки, оставшиеся на нем, завтра снова перед нами не появятся… НачИнж?
— Так точно, товарищ генерал… все, что можно было бы починить — мы подожгли бутылками… теперь уж точно не починят!
— Добро… — кивнул генерал Руссиянов. — Теперь — дело печальное. Комиссар, это я тебе поручаю — тело Климента Ефремовича надо доставить в Минск. Что хочешь делай, но оно не должно попасть в руки врага. Пусть не тщатся фашисты, что убили русского полководца!
24 июня 1941 года. 22 часа 50 минут.
Москва, Кремль, кабинет товарища Сталина
— Пройдите, товарищи… — пригласил Поскребышев.
И в кабинет вошли друг за другом двое военных: один прославленный в песнях народный герой, второй Кавалер Почетного Революционного оружия, Маршал Советского Союза и второй — победитель японцев при ХалхЫн-Голе, впрочем, «органически ненавидящий штабную работу», генерал армии…
— Ну что, товарищ Жюков… как Ваше мнение о положении на Западном фронте?
— Товарищ Сталин, наши войска громят фашистов, и скоро мы их совсем разобьем сначала в приграничном сражении, а потом будем добивать фашистского зверя в его логове! — бодро ответил Жуков.
Сталин, печально отмахнувшись от него рукой, как от юродивого на паперти Успенского Собора, только и сказал: